— Он настоящий мужчина. Ему все равно, с кем бороться.
— Что же мне делать?
— Крепись, терпи. Наверное, уже недолго. Скоро мы останемся вдвоем и будем по-прежнему любить его, как любили всегда. Может быть, даже больше.
Я думал, она заплачет, но она не заплакала. Более того, встрепенулась, взбодрилась, словно услышала добрую весть.
— Ты-то как, Женя? Как у тебя?
— Все в порядке.
— Жениться не надумал?
— Да ты что? У меня еще первая женитьба как кость в горле.
Пожаловался ей на Елочку, намылившуюся в Крым, и мы в полном согласии погоревали над судьбой несчастного поколения детей с помраченным рассудком. Мать возмутилась:
— Говоришь о ней, будто она тебе чужая!
— Она мне своя, это я ей чужой.
Спохватившись, отдал матери заранее приготовленную двадцатипятитысячную пачку банкнот.
— Чуть не забыл…
— У тебя-то есть деньги?
— У меня их куры не клюют. Трать, не экономь.
Тут сквозь стены пробился слабый, как писк, голос отца: «Женя, Женя, поди сюда!»
Он лежал, откинувшись на подушки, белесый, словно весь покрытый инеем. Светился примирительной улыбкой.
— Что-то нервы последнее время ни к черту. Ты уж не обижайся, сынок, если чего сказал не так. Это не со зла.
— Не за что извиняться. Ты во всем прав.
— Да, но срываюсь, срываюсь, кричу! Так не годится. И ничего не могу поделать. Довели, мерзавцы.
— Конечно, довели. И не тебя одного.
Что-то в нем вспорхнуло, подвигая к новой вспышке, но он продолжал в том же покаянном духе, а это было хуже, чем если бы вспылил.
— Я тоже виноват не меньше других. Разве не понимал, к чему дело идет. Всегда понимал. И при Сталине, и при Хруще. И всегда был в стороне. Думал: работай честно, живи честно, вот твой вклад. Оказывается, этого мало. Это как раз и есть пораженчество. Это им и нужно.
Выговорившись, отец снова задремал, свеся голову набок. Сон накатывал на него внезапно, как на пьяного.
Из коридора, где стоял телефон, я позвонил Татьяне. Был уже шестой час. Целый день, крутясь по Москве, я с нетерпением ждал минуты, когда услышу ее голос.
— Таня, ну как? Все в порядке? Давно пришла?
В следующее мгновение я узнал об ее характере больше, чем за все предыдущие сутки.
— А это кто? — спросила она. Если бы она поинтересовалась, есть ли жизнь на Марсе, я не был бы так поражен. Птички и солнышко были миражом. На самом деле к могиле подошел косорылый мужик, надавил пальцем на мозжечок (на мой) и с укоризной заметил: «Чего выглядываешь, браток? Сиди, не рыпайся!»
Я все-таки рыпнулся.
