— Вы действительно надеетесь догнать его? — спросил я уже в самолете.
— Кого? — не понял Чичкофф.
— Солнце.
Он рассмеялся.
— Вы вот шутите, господин Селифанский, а между тем наш следующий участник преследует солнце совершенно всерьез.
— Он астронавт?
Честное слово, я бы нисколько не удивился, если бы это оказалось действительно так. Чичкофф пожал плечами.
— В некотором роде. Безнадежные наркоманы, знаете ли, по-настоящему живут только в своем цветном космосе. На нашей серой земле они преимущественно страдают. Как некогда говорилось, лишние люди… — он достал из кармана фотографию молодого человека. — Вот, знакомьтесь. Некто Евгений Ладогин. Правда, сейчас его зовут не иначе как Женька-Джанки. Два года назад он решил переехать из Нью-Йорка в Сан-Франциско — вдогонку за солнцем, пользуясь вашими словами.
— Почему же мы летим в Денвер?
— Потому что Джанки не слишком тороплив в своей погоне. Еще бы: ведь солнце дает ему повторный шанс изо дня в день… — Чичкофф снова рассмеялся. — В принципе, можно было бы обойтись и без нашего участия. Парень продал бы родную маму за грамм порошка, а уж получить его подпись под контрактом сумел бы даже мой самый тупой помощник… Но я подумал, что прежде нам стоит заснять его в натуральной среде. Кроме того, это по пути.
— По пути куда?
Я безнадежно вздохнул. Не знаю, как солнцу, но лично мне предложенный продюсером темп был явно не по силам.
— Не печальтесь, господин Селифанский! — Чичкофф ободряюще хлопнул меня по плечу. — Мы с вами уже почти у цели. Джанки — наш предпоследний клиент. Глотне…
— Глотну, — отвечал я, не дожидаясь окончания вопроса.
Джанки ждал нас в мотеле недалеко от денверского аэропорта под охраной двоих чичкоффских тихарей. К нашему приезду его выдерживали на голодном наркопайке, за гранью ломки. В привязанном к кровати неопрятном старике трудно было узнать юношу с фотографии, которую Чичкофф показывал мне в самолете. А между тем его годы не сильно отличались от среднего возраста остальных наших участников. Комната мотеля воняла, как дизентерийная больница.
Но кадры не пахнут. Чичкофф хотел от меня «натуральной среды», и я добросовестно зафиксировал все, что требовалось: ворох скомканных серых простыней, лужу блевотины на полу, задристанный унитаз, безумные выпученные глаза, недельную щетину, изрытые иглой конечности, запекшийся вокруг кляпа рот. Кляп, кстати, вынимать не стали: продюсер не собирался лично вести переговоры с «лишним человеком». Наркомана подписали тихари уже после нашего отъезда — за дозу и обещание дальнейшего бесперебойного снабжения.
