— Это Серб предал… это он пустил их в замок, поэтому и выжил… и врал… всем врал, а вы поверили.
— Замолчи!
— Почему? Кто ты такой, чтобы приказывать мне, князю? — Жаль, стальная цепь держит крепко, а то напоследок Вальрик с превеликим удовольствием заехал бы в лощеную физиономию Его Святейшества, просто, чтобы посмотреть, насколько святость в реальной жизни помогает.
— Сумасшедший! Атмир, ты же видишь, что он безумен? Эти слова — явный признак больного разума…
— Похоже на то, — пробурчал Атмир. — Бывает, что они от боли головой повреждаются, хотя надо бы, конечно, проверить… некоторые нарочно притворяются, чтобы, значит, отстали.
— Ну так проверяй.
На проверку ушел почти час — теперь Вальрик чувствовал время — в одной минуте вмещается ровно восемьдесят три удара сердца, раньше оно было глупым, то скакало, точно сумасшедшее, то, наоборот, замирало. А теперь ничего, ровненько так стучит, правильно.
— Видать и вправду… — наконец, вынес решение Атмир. — Ничего от него не добьетесь, Ваше Святейшество, видал я таких, на кусочки режешь, а они лыбяться да шутки шутят. А жалко, молодой еще…
— Пусть смилостивится Господь над мятежной душой его. — Отозвался Святой князь, выглядел он не слишком огорченным. — Конечно, весьма печально, что мы так ничего и не добились, с другой — его безумие в некоторой степени гарантирует, что и остальные ничего не получат. И еще, Атмир, приведите его в порядок… мне не хотелось бы, чтобы внешний вид этого… отступника расстроил нашего гостя.
На этих словах сознание Вальрика все-таки отключилось, очнулся он уже в камере, боли по-прежнему не было, хотя повязки на теле свидетельствовали о том, что пыточная не приснилась.
На столе стоял кувшин с вином и вполне приличный ужин. Кем бы ни был этот гость, но Вальрик уже ему симпатизировал, все-таки голод лучше утолять мясом, чем плохо пропеченным серым хлебом.
Хотя почему-то мясо и вино были одинаково безвкусны…
Обидно. Но зато и боли нет.
Рубеус.
Камера была длиной в пять шагов и шириной в три, точнее в два с половиной, потому что на полноценный третий шаг не хватало пространства. Зато если по диагонали, то получалось почти шесть. Рубеус измерил камеру вдоль, поперек и даже попытался дотянуться до потолка, правда не вышло, но… но заняться все равно нечем.
Безделье убивало. Безделье и холод. И мысли. Всего их было три. Первая — он, Рубеус, идиот. Вторая — он попался. Третья — касалась Коннован и жила отдельно от первых двух. Порой порядок мыслей изменялся, но содержание никогда.
