Но сейчас на лице Роума играла улыбка, которая напомнила Лиссе выражение пойманного с поличным пятилетнего шалуна. Она пыталась уверить себя, будто эта улыбка ее совершенно не трогает. Точно такая улыбка появлялась всякий раз, когда он полагал, что доставит несказанное удовольствие, разрешив участвовать в осуществлении его самого последнего смелого научного проекта — вроде того, после которого она целый месяц ходила с зелеными волосами.
…Не говоря уж о просьбе зашить прореху на заду его джинсов прямо на нем. За это она была отстранена на день от занятий в школе «за неприличное поведение».
… Или когда, временно оставшись без колес, Роум потребовал, чтобы она возила его по всему городу в недавно приобретенном стареньком «кадиллаке».
Если память не изменяла Лиссе, именно в то время она провела отчаянно несчастный вечер, сидя в запертой машине на стоянке у сомнительного ночного заведения, куда ее, ввиду молодости, не пропустили. Тем временем Роум весь вечер снюхивался с блондинкой, — или она была рыжей? — являвшей собой самый сногсшибательный из когда-либо виденных Лиссой образчик щедрости природы. Он даже заставил Лиссу надеть шоферское кепи, чтобы, явившись на свидание, произвести впечатление на девицу своим «шофером».
Нет уж, больше никогда Лисса не попадется в его сети — но, тем не менее, ей действительно необходимо сейчас переговорить с ним.
Роум провел пальцем по ее бровям, как бы пытаясь стереть хмурое выражение с ее лица.
— Ну, Тыковка, разве так надо приветствовать прибытие в Сан-Диего самой выдающейся персоны после…
— После панд? — с иронией спросила она, наклоняясь, чтобы собрать свои разбросанные вещи.
Роум закончил колледж в то лето, когда панд — так называемых гималайских медведей — впервые привезли в зоопарк Сан-Диего. И прошедшие десять лет не изменили, как видно, его своеобразного чувства юмора.
Она подняла на него глаза.
— По крайней мере, они были в клетках и не могли ничем ответить на назойливое любопытство глазеющей публики. И не называй меня, пожалуйста, Тыковкой, я не овощ.
Роум отстранился, в притворном отчаянии, драматическим жестом прижав руки к груди.
— Ты ранишь меня в самое сердце, Тык… Лисса. Почему ты считаешь, что я приставал к тебе? И потом, неужели ты относишь себя к любопытствующей публике?
— Нет, я как раз не из любопытных, Роум.
Лисса снова уселась на теплые камни ограды и попыталась принять прежнюю позу, давая понять, что не желает продолжать в том же духе. К ее разочарованию, Роум проигнорировал прозрачный намек. Он уселся рядом с ней слишком близко, так, что это угрожало ее душевному спокойствию, и устроился поудобнее.
