Брошек взял газету и покачал головой.
— Понятно, — буркнул он и прочитал вслух: — «На южную Польшу с юго-запада надвигается циклон, несущий большие массы влажного воздуха, который…»
— Дня на три? — осторожным басом спросил Влодек.
Был понедельник, первый свободный от занятий июльский понедельник, девять часов двенадцать минут утра и — согласно вычислениям именуемой Альбертом Катажины — ровно девяносто седьмая минута дождя.
«Дождь пока еще так молод, — подумал Пацулка, — что его возраст исчисляется минутами. Потом он постареет, и счет пойдет на часы, дни, а то и на сутки. Одно, по крайней мере, хорошо, — продолжал он размышлять, округляя пеликаний глаз, — на прогулки таскать не будут».
Эта приятная мысль неожиданно пробудила в Пацулке несвойственный ему дар красноречия.
— И лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей, — весело сказал он.
Впечатление это произвело ошеломляющее: Пацулка произнес подряд целых девять слов! Катажина судорожно сглотнула, Влодек попятился. Одна Ика не растерялась.
— Чего это ты цитируешь Библию? Проповедником заделался? — ехидно спросила она.
— Гм, — так же весело ответил Пацулка и пошел в кладовку — проверить, не осталось ли от завтрака немного меду.
Забытая на столе пеликанья голова таращила единственный глаз на унылые фигуры ребят, на горы, долину, лес, поля и реку.
И, конечно, на дождь.
В течение ближайшего часа надлежало решить, что делать дальше. Как бороться с дождем, а вернее, как вылезти из лужи, куда в прямом и переносном смысле попали пятеро школьников в первый день каникул.
Еще вчера все было о’кей — по выражению Влодека. Солнечный день, серпантин горных дорог, автомобиль с откинутым верхом…
Переезжали в два приема. Сначала Икин отец привез жену, дочку, Брошека и Пацулку. Потом Икина мать вернулась за Влодеком, Катажиной и остатками багажа, поскольку отец Ики сразу же по приезде заявил, что с этой минуты он для них и они для него существовать перестают, ибо он не прохлаждаться приехал, а завершать свою диссертацию, и единственное, на что, возможно, будет способен, — это за обедом (но не за завтраком и не за ужином) рассказывать по одному анекдоту. На остальное время объявляется мораторий на пение и радиопередачи — по крайней мере, в течение первых нескольких дней.
Ультиматум был принят без возражения — исключительно потому, что воскресный вечер был прозрачен, как лесной родник, и следующий день, судя по всему, обещал быть столь же clear and wonderful
