Надо было обдумать то, что произошло.
Кстати, о чердаках. Раньше, когда мы еще жили в деревянном доме, там был отличный чердак. Мы с Семкой забирались туда во всех случаях, когда надо было обмозговать что-нибудь очень важное и секретное.
Но потом наш дом снесли. Приехал бульдозер, и дома как не бывало, а с ним и чердака. И мы с мамой переехали в этот самый 27 "а", на чердаке которого я сейчас все это вспоминаю.
Помню, мама ходила по нашей квартире, под собой ног не чуя, всплескивала руками, гладила стены, открывала краны. А я стоял мрачный, как скульптура в парке. Ну разве могут быть в таком доме чердаки?
Тут к нам ворвался Семка. Семка, то есть его родители, тоже получили квартиру в нашем доме.
— Идем, — сказал Семка.
Я неохотно вышел на площадку.
— Чего тебе?
Мой друг произнес только одно слово:
— Чердак.
Мы помчались наверх. Оказалось, что в 27 "а" чердак все-таки был. Огромный и совсем пустой. Только крыша низковата, но тут уж ничего не поделаешь, мы были рады и такому.
Когда я вернулся с чердака, мама не переставая ходила по комнате.
— Я так довольна! Я так рада! — Она обернулась ко мне: — А тебе как? Нравится?
Я улыбнулся:
— Очень.
Вскоре чердак завалили всяким хламом, потому что сараев во дворе не было. Но нам с Семкой удалось отгородить себе местечко за котельной трубой. Когда нас ждала какая-нибудь неприятность, мы забирались сюда. Тут мы были уверены в своей полной безопасности.
— Я так и знал, что ты здесь. — Семкина ликующая физиономия ухмылялась.
Он подкрался так осторожно, что я его не заметил.
— Чего ж ты не притащил с собой весь класс? — зло спросил я.
— Ты не злись, — примирительно сказал Семка. — Есть хочешь?
Он вытянул из прозрачного мешочка все, что принес с собой. Семка был человек щедрый и притащил уйму всякой пищи: кусок сыра, колбасу с белыми горошинами жира и еще горячие, в румяной корочке котлеты. Если откусить, подумал я, корочка наверняка захрустит.
Я проглотил слюну: вспомнил, что не обедал.
— Сколько времени?
— Часов восемь. Да ты ешь, — Семка подвинул к самому моему носу котлеты.
Я гордо помотал головой:
— Я объявляю голодовку.
Семкино лицо вытянулось.
— В знак протеста против бойкота, — добавил я.
Семка глядел на меня с изумлением и восторгом.
— Ну, вот что, — сказал я. — Ты сейчас уйдешь отсюда и, если ты мне друг…
— Но твоя мать беспокоится, наверно, — перебил меня Семка.
— …и если ты мне друг, ты никому не скажешь, где я, — решительно закончил я.
Опечаленный, Семка ушел, и я остался один. Только тут я почувствовал, как мне обидно, что со мной так поступают ребята. Даже разговаривать не хотят, как будто я им враг.
