С оглушительным громом разорвались первые бомбы. Воздух стал тугим и жарким. Задрожала и стала уходить из-под распластанного на ней тела земля. Рука ухватилась за какую-то ручку. Открыл глаза — самовар зачем-то притащила в окоп Савиха. «Он круглый и гладкий. Если прилетит осколок, то скользнет по крутому боку и не пробьет», — подумал мальчишка и прикрыл голову самоваром.
Перегруженные бомбардировщики надсадно гудели в вышине, по одному с оглушительным ревом бросались вниз, включали нестерпимо воющие сирены, и все это — гул, рев, вой — перекрывали разрывы бомб. Они рвались одна за другой почти без перерывов. Вдавливаясь в землю, едва не умирая от страха, Гришка ждал, что какая-то бомба попадет в окоп, убьет, разорвет на мелкие кусочки и его и Савиху. Надо было убегать в овраг, но как заставить себя подняться, выскочить из окопа и оказаться один на один с самолетами и бомбами?
Откуда-то занялся ветер. Растущая рядом ива трепетно клонилась вниз, будто тоже искала спасения в окопе.
Приближалась новая серия взрывов. Последняя бомба рванула где-то совсем близко, оглушила, по спине забарабанили комья земли. «Прилетит большой ком — и он убить может! — пронеслось в голове. Тихо стало. — Улетели? Нет — гудят». Мужские голоса раздались над окопом. Гришка поднял голову — двое красноармейцев спускали в окоп третьего, раненного в ногу. У одного была перевязана рука, у второго отбит нос. Кровь лилась ручьем, боец собирал ее ладонью, смахивал на дно окопа, а руку обтирал о траву. Помогая перевязывать ногу товарищу, он костерил немцев больше всех. Смотреть на все это было так страшно, что Гришка забыл и про бомбы, которые начали снова рваться после небольшого перерыва, и про застилающий все вокруг дым.
Перевязав раненого, красноармейцы решили отходить дальше в тыл по оврагу. Гришка побежал за ними Звал Савиху. Та отмахнулась: убьет — так не где-нибудь, а рядом с домом.
Мать встретила сына крепким подзатыльником:
— Я уж похоронила тебя! Где шатался-то?
— Я не шатался. Я в окопе Савихи сидел.
— Дом наш цел еще?
— Не знаю... Не посмотрел.
— Ну да. Где тебе! А в деревне что делается?
— Не знаю. Горит.
Мать посмотрела на него укоризненно, будто он был виноват во всем, и отвернулась. Он тоже не пытался с ней заговорить. Так молча и просидели, может, час, а может, и еще больше.
Бомбежка продолжалась.
В первом или во втором классе учительница рассказывала, что самолеты за полчаса могут уничтожить большой город. Старую Руссу, например. Если так, то их деревни давно нет. Что же они тогда все бомбят и бомбят.
