Времени — вот чего не стало. Его нехватка и была причиной того, что Олег возился сейчас с велосипедом на пустынном деревенском просёлке вдали от цивилизации.
Он уже смутно помнил, что раньше было как-то по-другому. Вечерами он и родители оказывались вместе — было так весело… Ему было всего семь, когда родители с институтскими друзьями отца взяли его в поход — долго собирались и собрались наконец. Подробностей Олег не помнил. Осталось только твёрдое ощущение, что было здорово — а еще воспоминание о том, как много смеялись отец и мама.
Когда отец натыкался в шкафу на туристские принадлежности, он всё время морщился, словно болел зуб. И вот уже пятый год перед каждым летом обещал, что «созвонюсь со своими — и махнём, надоели эти курорты!»
А потом Олег ехал с мамой в Анталию. Или в Германию. Без отца. В остальное время он и маму почти не видел. Они зарабатывали деньги. Большие деньги, и это было здорово. На эти деньги ему купили велосипед. И комп. И кучу игр к нему. И свой телик. И много барахла.
И ещё на эти деньги он ездил на Мальту. Или на Лазурный берег. Вдвоём с мамой, которой и туда постоянно звонили по надоедливому сотовому.
Олег ненавидел этот сотовый. Если бы он был помладше, то непременно разбил бы его. Но ему было тринадцать, и он понимал, что не в телефоне дело.
В этом году, в мае, отец радостно и уверенно сказал: «Ну всё, братцы! Идём летом!» Олег обрадовался, и мама обрадовалась. Он так уверенно это сказал, что Олег поверил. Поверил.
А в конце мая отец смущённо пожимал плечами: «Съездите пока куда-нибудь… А в июле посмотрим. Так получилось.» Олег упрямо сказал: «Ты обещал.» Мама накричала на него — отец вмешался, она накричала и на отца тоже. В последние годы она вообще стала раздражительной, у неё часто болела голова, и она зло, непохоже на себя, ругала начальство предприятия, которое обязывало на работе говорить только по-английски, работавших там англичан — невероятно высокомерных, относившихся к русским сотрудникам, как к людям второго сорта… Но даже больше высокомерия её раздражали… улыбки. «Наденут её с утра, — презрительно говорила она об этих улыбках, — и ходят весь день. Так и хочется им объяснить, что у нас в России постоянно открытый рот — признак или дебилизма, или насморка.»
Успокоившись, мама сказала: «Июнь побудешь в Воронеже, а в июле поедем с тобой в Израиль.» Отец с наигранной бодростью добавил: «А в августе всё-таки…» Олег его даже не дослушал — посмотрел в окно, за которым вовсю зеленел май и стеклянным голосом ответил: «А обрезание себе не сделать? Не поеду ни в какой Израиль.» Потом ушёл в свою комнату и заперся. Считается, что мальчишкам плакать нельзя, но он немного поплакал — уж очень было обидно. Лето в городе — ничего хуже себе и представить нельзя, особенно если оно выдастся жарким. Да ещё и в одиночестве — единственный настоящий друг Олега, Юрка, уехал в апреле с родителями в Австралию. Навсегда уехал, правда, сам очень не хотел. Но что в таких случаях решают тринадцатилетние мальчишки?
