Появившаяся в дверях Наталья улыбнулась, игриво-укоризненно бросила:
— Снаружи-то мы все, как конфетки, только изнутри ядовиты. Да иоткуда тебе, Яков Ефимович, знать, какая я?
— Знаю, — решительно заявил староста. — Мне шестой десяток, в людяхразбираюсь.
— Одно слово, в выборе кумы я не ошибся, — по привычке съехидничалСтепан. — Дворянка она, Яков Ефимович, и все тут, чего и говорить, сразувидно — голубой крови.
— Тьфу, болтун! — с ужимкой произнесла Наталья и поставила на столмиску соленых огурцов, потом выложила из матерчатого свертка небольшой,домашнего копчения, свиной окорок.
Степан, запустив руку в широкий карман брюк, достал нож и принялсярезать свинину на ровные продолговатые кусочки. Он резал и приговаривал:
— Добрый был хряк, породистый и, видать, будет скусный, съедобный.
«Спьяну-то тебе и крыса будет съедобна», — неприязненно подумалаНаталья и вышла в чуланчик за хлебом.
Староста тем временем откупорил бутыль с мутноватым самогоном и втретий раз обратился к Цыганюку:
— Хватит, хватит работать, тащи себе стакан и давай к столу.
Цыганюк отставил в сторону валенок.
— Спасибо, я непьющий.
Наталья положила хлеб на стол и, ласково уставившись на своегопостояльца, посоветовала ему:
— Садись, Мирон, развлекись чуток, от дум избавься...
Сама того не подозревая, Наталья попала в самую точку. Как толькопереступили порог Яков Буробин со своим помощником, сердце Цыганюкапочувствовало неладное. Он уже много слышал о старосте и не представлялсебе, как он, Цыганюк, вчерашний красноармеец, вдруг сядет с немецкимстаростой за один стол и будет говорить обо всем, что накопилось в душе...Было над чем задуматься Цыганюку.
— Коли вы уж так настаиваете, могу и присесть, — сказал он ипридвинул свой круглый чурбан к столу.
— Вот так-то оно лучше! — удовлетворенно заметил староста, наливаясамогон в поставленный Натальей третий стакан. — Ну что же, выпьем за твоездоровье, Наталья, за твой гостеприимный дом!
Яков и Степан мигом опорожнили стаканы и, морщась, стали хрустетьогурцами.
— Злая, собака, аж жгет, как перец, первач настоящий. Вот ведь вродеи деревенской выпечки, а городской не уступит ни в коем разе, — балагурилСтепан.
Цыганюк все еще колебался. Лицо его было бледным, взгляд неспокойный.
— Что это ты ломаешься, как красная девица! — сказал ему Яков. — Пей,не раздумывай.
— Пей, брательник, пей, тоска пройдет! — нараспев проговорилСтепан. — По себе знаю — пройдет... В кабаке родился, в вине крестился.
