— А ты что думаешь, теперь рай ждет нас? — с какой-то угрюмойотрешенностью и в то же время с жгучим укором спросил Косолапый.
— Рай не рай, а страха такого не будет. Когда немцы прошлым утром станками двинулись на нас, и то не было так жутко, как в эту ночь. Тогданас было сколько?.. Дрались почти на равных.
— Помирать сильно боишься, вот тебя и изводит страх, — внушительнозаметил Горбунов, сутуловатый красноармеец с черной родинкой чуть понижеправого глаза.
— Тоже мне герой!.. Ты-то не боишься смерти? — сказал Цыганюк.
— Почему не боюсь? Я тоже хочу жить. Только от этой старушки, брат,все равно никуда не денешься!
— Будет каркать-то! — Цыганюк суеверно сплюнул в сторону. — Любишь тыболтать, Горбунов.
— Не болтать, а пофилософствовать малость действительно люблю.
— Неужель — философ?
— А что ж здесь такого. Родись я, скажем, лет на десять позже, я бы,может, после этой войны еще немного поучился и стал бы Гегелем в квадрате.
— Кем, кем?
— Гегелем. Был такой небольшого росточка худосочный человек, амыслитель гигантский. Он, брат, все мог объяснить и не как-нибудь, анаучно, диалектически. И войну считал даже закономерной, правда,немецко-прусскую, захватническую.
Горбунов поправил лямки вещмешка и, повернувшись лицом к Цыганюку,спросил:
— Вот, кстати, ты читал историю Древнего Рима?
— Нет.
— А историю Византии?
— Что-то не помню.
— Наверно, и историю Киевской Руси не читал! — сокрушенно произнесГорбунов.
— Пошел ты от меня к черту со своей историей! — разозлился Цыганюк.
— Ну, нет, это, брат, совсем плохо, — стоял на своем Горбунов. —Получается, вроде ты и на свете не жил. Почитай, советую. И будет тебеказаться, что ты перешагнул через целые столетия. Тогда и собственнаяжизнь будет тобой по-особому восприниматься.
— Эка куда хватил! — хрипло рассмеялся кто-то из бойцов.
А Горбунов строгим тоном продолжал:
— Мир строго закономерен, говорил Гегель. Фейербах дополнил его: «Нетолько закономерен, но и материален». Вот и получается, что каждое явлениев мире с точки зрения исторического процесса является определеннойзакономерностью.
— Ничего я из твоей философии не понял, — пробурчал Цыганюк. — Ивообще, Горбунов, брешешь ты все, сочиняешь, непонятно для чего.
— Да ты, видать, и вправду даже историей никогда не интересовался, —с удивлением сказал Горбунов.
— Нам не до истории. У батьки было пятнадцать десятин земли, так еетребовалось обрабатывать. А забрось землю — она и зачахнет, как дитя безприсмотра. Это до тебя доходит?
