, собрал целую библиотечку книг о Кироге
[2] и его битвах против генерала Паса
[3]. Чтобы закончить портрет этого счастливого человека, надо дополнить его одной личной и, пожалуй, самой важной подробностью: рядом с ним была Лаура. Те, кто ее знал, а среди молодых людей — те, кто имел честь посетить архив фотостудии Филипписа в городе Лас-Флорес на авениде Сан-Мартина и видеть ее отретушированный портрет, не дадут затянуться забвением легенде об этой необыкновенной молодой женщине, отмеченной незаурядной красотой, начитанной и изящной, которая, казалось, была рождена блистать не только в окружном центре, но и в Ла-Плате и даже в Буэнос-Айресе, а вместо того без всякой горечи — в отличие от нынешних девушек — избрала иной удел и жила в глуши, в одинокой усадьбе, вместе с серьезным и солидным мужем, предназначенным ей судьбой. Нечего и говорить, что он в своей жене души не чаял.
Как отмечал Верона, Лаура вовсе не была «тепличным цветком». Вскоре после свадьбы, на благотворительном празднике, устроенном Обществом во имя процветания, он вышел победителем на состязаниях по стрельбе в цель. Одержав победу, он предложил ей испробовать свою меткость. Лаура перекрыла все его результаты.
Вернемся к инженеру; бесполезно отрицать, что мы испытывали к нему смешанные чувства. Он хоть и происходил из старинной местной семьи, но получил образование в городе, а чего греха таить, все мы от души желаем, чтобы горожанин поскорее сел в лужу. Кроме того, честно говоря, мы уже устали от второсортных, как мы их называли, агрономов и инженеров, которые смотрят на сельского жителя сверху вниз с надменностью, взращенной в них книгами, а все их знания — это сплошная теория, и в будущем она служит им лишь затем, чтобы жить за счет беззащитных сирот и вдов, а если у них есть земля — чтобы разбазаривать наследство, полученное от родителей. Это прискорбное, но знакомое обстоятельство усугублялось еще и тем, что Лартиге был нервным и дерганым юнцом, который беспардонно хвалился, что прочел массу никому не нужных книг, и надоедал людям объяснениями, ему самому непонятными — об относительности всего на свете, о том, что говорилось в одной статейке: дескать, сны иногда бывают пророческими и быстро забываются (а мы и не знали), поэтому лучше записывать их поутру; последнее он выполнял с примерным старанием, обзаведясь тетрадью марки «выпускник», которую почтенные люди видели собственными глазами. Разглагольствовал он также и о некоем дополнительном измерении, в котором сумел укрыться какой-то беглец, быть может преступник; когда опасность миновала, он вернулся назад — точно такой же, только ставший левшой; и о других подобных несуразностях. Для обмена колкостями у Вероны и Лартиге были еще и особые причины: инженер был консерватор, Верона — радикал. В те годы между одними и другими существовала большая неприязнь, и даже ненависть. С другой стороны, дон Николас не мог отрицать, что все Лартиге — он знавал отца инженера, а еще раньше деда — всегда были прекраснейшими людьми, обладали, что называется, золотым сердцем, и наш молодой человек приехал сюда с самыми лучшими намерениями, полный усердия, а это в конце концов что-нибудь да значит. Был еще один пустяк, который в ходе бесед сблизил этих столь разных людей. Очень скоро обнаружилось, что оба неравнодушны к фильмам о покорении Дальнего Запада, обозах и конвоях, или о «cowboys»
