Нельзя отрицать, что инженер приехал к нам какой-то расстроенный. В самый первый раз, появившись в лавке Констансио (или то было у Басано?), он принялся толковать о женщинах. В нашей компании такая тема обсуждалась обычно весело и непринужденно, вспоминались забавные истории, сыпались шутки и остроты. Поэтому долгие и, что еще хуже, серьезные рассуждения поначалу вызвали замешательство, а потом — неудовольствие. Думаю, я выражу чувства моих друзей, если скажу, что все они с надеждой ждали тогда какого-то слова, какого-то знака, которые обратили бы сказанное в шутку. Такого знака не последовало.
Лартиге утверждал, что мужчину и женщину, которые рука об руку идут по этому миру, неизменно разделяет пропасть, и если когда-то они и приходят к согласию, это случается как бы нечаянно, а на самом деле намеренно.
— Нередко бывает, что в то время как мужчина особенно гордится собой, женщине совсем не до веселья.
Предупредив вас заранее, что слушателей не отличала душевная тонкость, осмелюсь сказать, что их это покоробило. Пожалуй, именно тогда к инженеру прилипло прозвище Щелкун.
Я всегда знал, что однажды расскажу историю, которая сейчас лежит перед вами. Даже у сочинителей фантастических рассказов наступает миг, когда они вдруг понимают, что первейшая обязанность писателя — сохранить для потомков немногие события, немногие места, а главное, немногих людей, которые волею судьбы оставили заметный след в его жизни или хотя бы в памяти. К черту Чертовы острова, сенсорную алхимию, машину времени и магов-кудесников! — говорим мы себе, нетерпеливо уносясь мыслями в тихую провинцию, в скромный городок, в милый сердцу округ к югу от Буэнос-Айреса.
Когда думаешь о подлинной истории, в которой всплывают чудеса, даже не снившиеся дерзким фантазерам, потребность изложить ее на бумаге делается еще настоятельнее. С другой стороны, всем нам интересно обнаружить щель в реальности, казавшейся столь монолитной.
Чтобы рассказать обо всем по порядку, надо начать с Лауры, Вероны, инженера и ягуара. О Лауре я скажу лишь самое необходимое. Стоит дать себе волю, я напишу о ней целую книгу, позабыв обо всем остальном. Дон Николас Верона — пятидесятилетний мужчина, всегда гладко выбритый, с неторопливой походкой, в ярко-белых бриджах, с неизменно чистыми руками — был тогда признанным лидером оппозиции, а также весьма уважаемой личностью в седьмом участке округа, о котором я упомянул чуть выше. Хотя мы знали, что он арендует имение «Пасифика» у какого-то мифического владельца, обитавшего в Париже, для всех нас дон Николас был хозяином этой скромной и нарядной усадьбы (определение «скромная» относится к постройкам, типичным для так называемой сельскохозяйственной усадьбы) и ее весьма почтенных угодий — трех тысяч гектаров низко лежащих, но отнюдь не пустовавших земель. Люди, должным образом осведомленные из достоверных источников, приписывали его перу ораторские шедевры кое-кого из знаменитых соратников по партии. Как бы там ни было, нам известно, что Верона, человек неординарной образованности, не отступая от убеждений, внушенных ему трудом «Цивилизация и варварство»
