— Вот что, вылезайте; я дам газ, вы подтолкнете, а я вырулю, — приказал Гусман. — Тут только вовремя толкануть, и мы ее вытащим.
Баттилана выскочил прямо под дождь. Гусман хотел было подать ему берет, который лежал на заднем сиденье; но поскольку тот не заметил ни его движения, ни, очевидно, воды, хлеставшей ему в лицо, Гусман подумал: «Пускай себе мокнет. В конце концов сам виноват, нечего было упираться. Плохо, что потом будет мокрой псиной пахнуть. Не прими я его тогда во внимание, мы бы сейчас сидели в гостинице в Рауче, как важные господа, и прислуживала бы нам сама дочка хозяина. Бьюсь об заклад, этот козел обольстил бы ее».
— Готово? — спросил он.
— Готово, — сказал Баттилана.
Гусман включил первую скорость и чуть-чуть прибавил газу. Машина потащила за собой Баттилану (толкнув ее, он упал на колени в самую грязь), но вместо того, чтобы выбраться по насыпи на дорогу, продолжала скользить по кромке, с трудом сохраняя равновесие. Гусман притормозил.
— Для такого дела, — холодно заявил он, — вы не помощник. Даже помеха. — Потом, взглянув на колеса и на следы от них, добавил: — Дальше не поеду, не то совсем сползу вниз. Где бы тут попросить помощи?
Справа, недалеко от дороги, они увидели какую-то хибару, вероятно, дорожный пост.
— Пойду попрошу помочь? — спросил Баттилана.
Гусман подумал: «Как подтянул его, сразу смирным стал».
— Пойдем вместе, — сказал он.
Чтобы не угодить в лужу, приходилось все время смотреть под ноги. Когда они подняли глаза, перед ними стоял большой квадратный белый дом.
Звонка не было. Гусман застучал в дверь кулаком и крикнул:
— Слава деве Марии!
— Мы не в театре, дон Гусман.
— Мы в чистом поле, дон Баттилана. Что я, по-вашему, должен делать? Ругаться? Я на вас полагаюсь, а вы с глупостями пристаете. Взгляните-ка на эту башню.
Башня стояла справа, бетонная, очень высокая, как бы увенчанная площадкой, на которой виднелись люди, вероятно, часовые. Сверху падал луч вращающегося прожектора.
— Клянусь вам, — начал Баттилана, — клянусь...
Дверь приоткрылась, и он сразу замолчал. Выглянула молодая женщина, белокурая, с высокой грудью, одетая в какую-то оливково-зеленую форму, без сомнения, военную (гимнастерка с высоким воротом, юбка). Суровая, невозмутимая, она смотрела на них холодными голубыми глазами.
— Причина? — спросила она.
— Причина? — с изумлением переспросил Гусман; потом оживился и, смеясь, заявил: — Вот этот сеньор во всем виноват...
Баттилана перебил его, явно желая взять объяснения на себя.
