Домиций был прекрасным оратором. Но в последние месяцы он боялся высказываться публично, и у него накопилось так много неиспользованных цветистых сравнений и остроумных шуток, что он готов был произнести пламенную речь прямо здесь, у поворота на темную и грязную Тусскую улицу. Переступив черту, за которой его могла ожидать только смерть, он позволил себе говорить все, что думал, не опасаясь ни доносчиков, ни преторианцев, ни собратьев-сенаторов.
— Светлейший, ты покончишь с собой, когда придет Максимин? — спросил Владигор, не в силах скрыть издевку в голосе.
— Кто этот варвар, говорящий на столь ужасной латыни? — Домиций повернулся к Гордиану, не удостоив Владигора ответом.
— Мой друг, спасший мне жизнь, — отвечал Гордиан.
— Такие друзья нынче редкость. Ну что ж, отвечу ему. Разумеется, я не буду дожидаться, когда Максимин зашьет меня в шкуру вола вместе с голодными собаками и кошками. Едва Фракиец вступит на улицы Рима, мой врач вскроет мне вены. Эта смерть легка, не так ли, юный Марк?
— Я бы предпочел умереть в битве… — ответил тот.
— Смерть в битве не так легка, как кажется на первый взгляд. Кому-то повезет, и удар противника окажется смертельным. Но другие будут медленно умирать от ран под палящим солнцем, облепленные мухами и слепнями. Я предпочитаю теплую ванну, когда вдали звучит приятная музыка, а мозг затуманен после двух-трех кубков хорошего вина.
— Мы будем сражаться, — ответил за юношу Владигор.
— Ничто так не терзает человека, как бессмысленная надежда, — улыбнулся сенатор и помахал им рукой на прощание.
Путники свернули на Тусскую улицу.
— Будьте осторожны, — крикнул им вслед Домиций. — Я никогда здесь не хожу.
Гордиан обернулся и кивнул в ответ. Может быть, смерть от ножа проходимца ему казалось не такой и ужасной… Прежде он никогда бы не выбрал эту дорогу.
Расположенное в самом центре Рима, между Палатином и Капитолийским холмом, это место кишело ворами и продажными женщинами. В грязных клетушках доходных домов жили люди, не имеющие ничего, кроме набедренной повязки, их занятие состояло лишь в том, чтобы ранним утром мчаться к дому своего господина и часами стоять в очереди за подачкой. Наверное, почти каждому юноше, выросшему в этих трущобах, мнилось большой удачей обвинить какого-нибудь сенатора в измене и в одно мгновение обрести неслыханное богатство. Сейчас же, во времена смуты, вместо слова вполне мог сгодиться и нож.
Не проехали Владигор с Гордианом и сотни шагов, как из-под арки одного из домов выскочила ватага человек в пять или шесть и бросилась к неосторожным путникам. Один из них попытался ухватить за повод коня Владигора. Синегорец ткнул горящим факелом наглецу в лицо, и тот отпрянул, захлебываясь криком. Второй грабитель, замешкавшись, не сумел нанести удар, и меч Владигора вспорол его руку, сжимавшую нож. Гордиан не был так расторопен. И хотя он успел отбить удар нападавшего, но тот оказался гораздо сильнее и рывком стащил мальчишку с лошади на землю. Его приятель уже нацелился всадить клинок Гордиану между лопаток, но Владигор пнул негодяя ногой в лицо, — тот, отлетев в сторону, ударился головой о стену и сполз на мостовую. Гордиан, к удивлению Владигора, сумел вывернуться из-под своего гораздо более рослого и сильного противника и выбить из его руки нож. Но одолеть его до конца не смог. И тут с неба пала хищная птица и когтями вцепилась грабителю в лицо. Тот взвыл нечеловеческим голосом и выпустил мальчишку. Нападение филина произвело на грабителей куда более сильное впечатление, чем сила Владигора и удары его меча. Сочтя появление птицы знаком богов, они кинулись врассыпную. Гордиан поймал своего коня. Нападавшие в попытке добраться до всадника несколько раз ударили лошадь ножом, и теперь весь ее круп был залит кровью. И без того измученное дорогой, несчастное животное хрипело и вряд ли могло везти дальше своего седока. Владигор усадил мальчишку на своего коня, а сам, схватив повод, побежал вперед. Гордиан приподнял брови — передавшаяся ему от деда и отца манера, — но ничего не сказал. У мальчика едва хватало сил, чтобы держаться в седле.
