— Старая я дура, — сказала Джесси и решительно высморкалась. — Пора взять себя в руки. — Она встала. — Сейчас я сварю вам кофе. Или вы чего-нибудь другого хотите?
— Да ничего мы не хотим, Джесси! Оставь, пожалуйста!
— Нет-нет, сейчас я сделаю кофе.
В своем пышном, шуршащем платье она проследовала на кухню.
— Известна хотя бы причина? — спросил я у Рабиновича.
— А разве нужна причина?
Я вспомнил теорию Хирша о двойных и тройных упадках в жизни каждого человека и о том, что люди без корней, вырванные из привычной жизни, особенно подвержены опасности, когда такие упадки совпадают по времени.
— Да нет, — согласился я.
— Он не был особенно беден, так что это не от бедности. И болен не был. Недели две тому назад Липшютц его видел.
— Но он хотя бы работал?
— Он все время писал. Но не печатался. За последние лет десять у него ни строчки не опубликовали, — сказал Липшютц. — Но это со многими так. Чтобы только из-за этого — вряд ли.
— И ничего не оставил? Ни письма, ни записки?
— Ничего. Висел на люстре, лицо синее, язык вывален, глаза раскрыты, и мухи по ним ползают. В общем, довольно жуткая картина. Эти глаза… — Липшютца передернуло. — Самое скверное: Джесси обязательно хочет с ним попрощаться.
— А где он сейчас?
— В похоронном бюро. Их тут называют Funeral Home. Дом упокоения. Звучит-то как! Трупы там прихорашивают. Еще не бывали в этих заведениях? Непременно сходите. Американцы народ молодой, они не желают признавать смерть. Своих мертвых они гримируют, будто те просто спят. А многих и бальзамируют.
— Если он будет накрашен, Джесси может и не… — он недоговорил.
— Вот и мы так подумали. Но у Теллера это почти невозможно скрыть. Столько грима просто не бывает. Да и очень уж дорого. Смерть в Америке ужасно дорогая штука.
— Не только в Америке, — проронил Липшютц.
— Но только не в Германии, — сказал я.
— Во всяком случае, в Америке это очень дорого. Мы и так выбрали самое скромное похоронное бюро. И все равно, даже по самому дешевому разряду, это обойдется во много сотен долларов.
— Будь у Теллера такие деньги, он бы, глядишь, и не повесился, — мрачно заметил Липшютц.
— Может быть.
В комнате, где у Джесси висели фотографии, я заметил перемены. Теллера уже не было среди живых, его фото переехало на противоположную стену. На нем, правда, еще не было траурной рамки, но к обычной золоченой окантовке Джесси уже прикрепила траурную вуаль черного тюля. Теллер улыбался из этого странного обрамления и выглядел лет на пятнадцать моложе — фотография была чуть ли не юношеская. И само фото, и траурная вуаль — все было нескладно. Но даже в этой нескладности чувствовалась боль, и боль неподдельная.
