И вот мы уже стояли друг напротив друга, как две сестры-близняшки. К слову сказать, и одеты мы были одинаково — в голубых джинсах с потертыми коленками (это я купила такие, круто смотрятся), в черных ботинках и спортивных бежевых кофтах на молнии.
Изображение подпрыгнуло и, разведя ноги в стороны, ударило меня правой ногой в правое плечо, а левой в левое. На сей раз я стормозила, не знаю уж почему. Я отлетела на середину комнаты, перекувыркнулась в воздухе для понта, а потом, с силой оттолкнувшись от пола, с пронзительным криком — яаааааааааа!.. — полетела обратно, слету зафинтилив своему изображению ногой в лоб. Изображение тоже отлетело на середину комнаты, тоже для понта перекувыркнулось, тоже издало пронзительный крик — яаааааааааа-аа!.. — и нанесло мне страшный удар в коленную чашечку. Вот клизма! Я упала и покатилась, как колобок, чтоб дать возможность коленной чашечке оправиться от удара. Как только чашечка пришла в себя, я стремительно вскочила, снова перекувыркнулась и нанесла своему изображению свой коронный левый боковой в скулу. Но на сей раз, для разнообразия, сделала это не ногой, а рукой. Точнее — кулаком! Изображение слетело с копыт. Я, как вы знаете, лежачих не бью, поэтому подождала, пока изображение встанет, и опять сбила его с ног, теперь уже правым боковым в скулу… И так раз десять. Изображение, как «ванька-встанька», падало-вставало, вставало-падало под градом моих ударов… Наконец я его окончательно вырубила, или, как говорят боксеры, послала в нокаут. И…
И проснулась!
Блиииииииииин! Это был сон!..
Стояла ночь. Я лежала. Сердце стучало. Еще бы ему не стучать после таких кувырканий и такой драчки.
КГХРЯСТЬ — повернулся ключ в замке.
Хлоп! — хлопнула входная дверь.
А я соответственно — прыг! — с кровати.
И — шмыг! — за черную штору. И притаилась там.
В прихожую кто-то вошел. Кто, спрашивается? Вор-домушник? А может, киллер, которому заказали меня замочить и загасить?
Загорелся свет. Я тихонько выглянула из-за шторы. И увидела не киллера и не домушника, а — Афиногену Смертолюбову собственной персоной, снимающую уличную обувь и надевающую домашние тапочки.
Я аж от злости задымилась! Ну, Воробей, зззззараза, так меня подставить! Он же сказал, что Смертолюбова улетела в Штаты на полгода. Вот сейчас она меня увидит — и что дальше? А что, если она, чего доброго, свои домашние тапочки откинет со страху?
Пока я размышляла, Смертолюбова прошла в комнату, зажгла и здесь свет и подошла к большущему — от пола до потолка — зеркалу. Посмотрела на свое отражение. Усмехнулась. Затем ее усмешка медленно сползла с ее лица…
