Тем временем Дар уже сцедил отвар из котелка в две глиняные плошки. В одну он бросил несколько головок клевера и вылил полкружки козьего молока. В другую вывалил помет из лукошка и, обжигаясь, принялся разминать его, превращая отвар в коричневую жижу.
— Я желание загадал, — сказал он подошедшей Евдохе. — Если козленок исцелится, то и конь пусть вспомнит, что с нами было. Я же маленький был, ничего не видел, только слышал все.
— Что же ты слышал?
— Волчий вой, лошадиный топот, змеиное шипение, шорох песка, голоса разноязыкие. Но дороги-то я не видел, как же мы обратно пойдем? А конь ничего не помнит. По-моему, от страха.
— А ты не боишься разве?
— Боюсь. Но мне-то легче, меня мой камень хранит. — Он хотел тронуть кошель под рубахой, но посмотрел на свои грязные руки и покачал головой. Потом попросил: — Помоги мне.
— Сыночек, да я жизни не пожалею ради тебя! — простонала Евдоха. — Только прикажи…
— Сначала убери нож, — сказал Дар с опаской. — Я не хочу к нему прикасаться и видеть его не хочу. — Евдоха поспешно завернула нож в лист лопуха и засунула под крыльцо. — А теперь возьми питье для козленка и держи ему голову, чтоб не захлебнулся.
Козленок никак не отреагировал, когда она подсунула ему к губам плошку с грязно-серым отваром. Дар пристроился сбоку и начал обмазывать гноящиеся раны коричневой жижей из второй плошки. «И как ведь не противно ему», — невольно поморщилась Евдоха. Коза стояла рядом и внимательно наблюдала за действиями людей.
— Сынок, он не пьет, — пожаловалась Евдоха.
— Пока и не нужно, — откликнулся Дар. — Пусть сперва надышится.
Глаза козленка были по-прежнему закрыты. Держать его голову, наклонившись, было неудобно, у Евдохи заныла спина, и она опустилась на колени в росу, все еще прохладную, несмотря на солнечное утро. «А мальчик-то мой в одной рубашечке мерз…» — сокрушалась она.
Козленок вдруг фыркнул, забрызгав ей поневу, и приоткрыл глаза. Дар обмазал его шею остатками жижи, вытер руки о траву и встал напротив козленка. Тот опять фыркнул, его вертикальные зрачки расширились, и он немного отпил из плошки.
— Теперь он сам будет уменьшать свою боль, — сказал Дар. — Но если до вечера не выпьет отвар, он умрет.
— А та боль, что ты взял у него?.. — неуверенно спросила Евдоха.
— Я бросил ее в лесу, — ответил Дар. — Со мной все хорошо, но я хочу спать.
Евдоха наконец накинула на него платок, обняла за плечи и повела в избу. Он покорно дал раздеть и умыть себя и опять казался ей обычным мальчиком, усталым и беспомощным, именно таким она его и любила больше всего. В избе все еще стоял сильный грибной дух.
