— Нет, не догонить! — убежденно сказал Акиндин Судейкин. — Да что Селька, у него и глядеть-то, наверное, нечего. А вот у Николая Ивановича бы…
Отец Николай, отдыхавший на куче веток, открыл один глаз.
— Кто говорит? Ты, Акиндин?
— Я.
— Надо бы тебе язык выдернуть.
— Пошто, батюшка?
— Долог.
И тут послышались веселые возгласы баб.
— А что, Николай Иванович! Матушке не сказали бы.
— Ей-богу!
— Ведь не убудет, ежели поглядим!
Отец Николай встал и поплевал на руки.
— Ну-ко давай, попробуйте.
Но бабы и девки не осмелились подходить к попу.
— Это вам не Селька, связываться-то, — удовлетворенно заметил Акиндин Судейкин. — Сколько, к примеру, в тебе пудов, батюшка?
— Сколько есть, все мои, — сказал отец Николай. — Я бы и твоего Ундера, жеребца-то, на коленки поставил, не то что…
Начался спор, поставил бы или нет. Тонька-пигалица подобрала подол своего продольного сарафана.
— Селя, Селя, иди посиди!
Селька соблюдал расстояние.
— Ишь, напугали парня, — сказал старик Савватей. — Селька, а ты взял бы да добровольно и показал. Без всякой мятки.
— Сам показывай!
— Я-то што, я могу.
— Ой, не хвастай! — закричали бабы. — Ой, Савватей, сиди!
— Слабо! Знамо, слабо!
— Слабо. Мне ничего не слабо. — Савватей вспрыгнул на кривые, обутые в опорки ноги. (Он незаметно сунул руку за гашник своих синих холщовых штанов, уляпанных на коленях еловою серой.)
— Слабо, слабо! — издалека подзадоривал Селька.
Савватей Климов — этот шибановский шутник и всегдашний враль, высунул из ширинки палец, поводил из стороны в сторону и согнул. Все бабы захохотали, а Тонька завизжала и отвернулась, закрываясь платком.
— Ну, этих-то и у меня много, — сказала Палашка Евграфова. (Прозоров знал эту девку, это за ней бегал председатель ВИКа Микулин.) Она первая опамятовалась от смеха.
— Ой, леший, леший, сотона! Сивой!
— А пошто криво-то? — спросил кто-то из баб.
— Рематиз, — строго сказал Савватей и сел на пенек. — Поживи-ко с мое-то.
Прозоров прислонился к березе, на минуту закрыл глаза. Он чуть не опрокинул котелок, приставленный к корневищу. Береза была слегка подрублена. В разрубе торчала веточка, по ней светлой, прерывающейся на капель струйкой стекал в котелок березовый сок.
Прозоров округлил жесткие скулы осторожно отстранился от дерева. Он только хотел ступить на полянку, как вдруг совсем близко кто-то тихонько ойкнул. Он оглянулся: в трех-четырех шагах замерла девичья фигура. Тонька пришла за соком. В больших темных глазах спуталось все: изумление, испуг, кокетливое озорство, восхищение и вызов. Прозоров шагнул из кустов.
