«C'est са, — прошептал Марсель, — ils sont arrives!»
О том, чтобы спать, не было и речи; о том, чтобы выходить — тоже, поскольку ливень ничуть не уменьшился, и к тому же света ручных фонарей едва ли было достаточно, чтобы что-нибудь увидеть, поэтому мы с нетерпением ждали рассвета. Гамма звуков, издаваемых непонятными существами, постоянно менялась — то это был ровный гул, потом из него можно было вычленить влажный треск ломающихся веток и отрываемых листьев, хлопанье набрякших водою крыльев, какую-то утомительную возню, судя по всему, в нижнем ярусе леса, у самой земли. А затем — да-да, раздалось самое обыкновенное хрюканье!
Марсель вскочил словно ужаленный и стал вытаскивать из ящика каучуковый дождевик. Мне стоило больших трудов утихомирить его и убедить в том, что следует все-таки дождаться света, тем более что дождь уже начал стихать.
Признаться, мне тоже было невтерпеж, но здравый смысл взял верх, и мы приподняли в фонаре фитиль, чтобы пока суд да дело надлежащим образом экипироваться. Мы достали дождевики с капюшонами, зарядили револьверы (кинув плюс к этому в карманы по десятку патронов), проверили фотографический аппарат, присовокупили к нему пару дюжин пластинок в светонепроницаемых кассетах и в девятом часу утра вышли из хижины.
Было пасмурно, но дождь прошел, только с веток, стоило их задеть, опрокидывались целые ушаты воды. Хрюканье, как и предполагалось, доносилось с болота.
«Пойдем напрямик, через лес» — предложил Марсель. Но я придерживался другого мнения и сказал, что гораздо безопаснее зайти со стороны горы, так как, во-первых, ветер западный и о нашем присутствии на склоне нельзя будет догадаться по запаху, и, во-вторых, более редкий лес позволит двигаться бесшумно и не тратить лишних усилий. Марсель согласился, и мы пошли вдоль берега, чтобы, не доходя южного мыса, свернуть в лес.
Нет, пожалуй, мы не пошли. Мы все-таки скорее побежали, насколько позволял песок, а потом джунгли. Мы спотыкались о камни, промчались лишних полмили по берегу, дали изрядного крюка, потом, тяжело дыша, неуклюже протискивались между деревьями, насквозь промокли, несмотря на плащи, и когда у меня сердце стучало громче гвардейского барабана и, казалось, остается лечь в ближайшую лужу и больше не вставать, нашим взорам открылась пустошь.
«Ого», — только и смог вымолвить мой спутник.
Болото кишело. Сотни мелких, неуклюжих, но проворных тел терлись друг о друга, толклись в грязи, выпихивали оттуда собратьев и вновь опускались в самую гущу, не оставляя ни единого свободного промежутка. Мы, не шелохнувшись, взирали на этот debauche, какое-то торжество падшей, выродившейся плоти, завороженные не укладывающимся ни в какие логические рамки действом, монотонным и бессмысленным. Словно неизвестными месмерическими волнами мы были пригвождены к месту, когда внезапно вся картина переменилась. Из самой глубины туловищ раздалось глухое, угрожающее рычание и, словно по команде, из спин тварей что-то вскинулось и затрепыхалось. Я не сразу понял, что это были крылья, а когда схватился за бинокль, чтобы рассмотреть бестий получше, ничего уже не было видно. Яростно забились тысячи крыльев, и над болотом поднялся рой тяжелых, черных брызг, полностью заслонив от нас происходящее.
