Спокойно выслушав меня, брат Камилл слегка улыбнулся.
— Не горячитесь. Вы ошиблись, уверяю вас. На карте не море, а озеро. Тивериадское озеро. То самое, рыбу в котором удили апостолы, а господь наш пересекал, аки посуху, являя чудо водохождения. Колокол и прочие водолазные снасти не понадобятся, реликвия на суше.
— На берегу?
— На острове, — поправил меня брат Камилл.
— Н-но в Тивериадском озере нет островов! — помедлив секунду, чтобы переворошить воспоминания и убедиться, что слова мои истинны, воскликнул я.
— Нет, — согласился брат кармелит и вздохнул. — Но все-таки есть.
Вот только увидеть его под силу лишь брату или сестре нашего ордена.
— Как же мне искать невидимый остров? — чуть насмешливо спросил я своего собеседника.
— Вам не надо его искать, — мягко ответил он. — Вас приведут к нему. Любой кармелит может увидеть остров, но ни один не может ступить на него. А равно и любой другой посвященный какого-либо культа. Таков рок, довлеющий над нами, и это-то и осложняет обретение реликвии.
Подумав над его словами, я решил, что дальнейшие расспросы сейчас бессмысленны. Даже при том, сколь бессмысленной кажется мне история о невидимом острове. Смысл был, я уверен, он будет обретен позже, а ныне — время действий.
— Кто же из вас составит мне компанию в этом путешествии? Оно, стоит заметить, может быть опасным и нелегким для, простите мне мои слова, людей столь немолодых.
Кармелиты переглянулись. Брат Луи грозно зашевелил седыми бровями. Похоже, он, несмотря на возраст и обет молчания, готов был сам отправиться в путь. Уважительными, но твердыми словами брат Камилл быстро отговорил его. Видимо, это был не первый подобный разговор. Когда молчаливый бунт был подавлен, брат Камилл простер руку и указал на стоявшего у двери брата Ожье. Остальные согласно склонили головы. Включая и меня. Не то, чтобы брат Ожье был мне особенно симпатичен, но и человеком скверным он не казался.
Сразу же последовала продолжительная молитва, которой монахи отдались со всем жаром, бережно касаясь своих скапуляриев. Я же сидел, опустив лицо на руки, и размышлял о грядущей экспедиции.
Третьим в нашем путешествии стал Зулеб. Когда, спустя час-полтора, на самом рассвете мы с братом Ожье вышли за ворота монастыря, Зулеб сидел у стены ровно в той позе, в какой я его запомнил, входя в калитку. И удивительным образом преобразился. На голове вместо капюшона распласталась войлочная шляпа, на бедре лежал туго набитый двойной заплечный мешок из тех, что севернее, в Бухаре и Ургенче зовут хурджинами. Возле правого плеча к стене прислонен английский мушкет. Не армейский, а дорогой охотничий с местами повыбитой, но еще различимой костяной инкрустацией на ложе.
