— Мы с тобой тут одни, и у меня штаны в обтяжку, а под рубашкой соски видны. Неужто я тебя не волную?
— Волнуешь, — все с тем же серьезным видом, будто она о погоде спросила.
— А может, нам наконец трахнуться, чтобы искрить перестали, и вся крепость вздохнет спокойно?
— Неплохая идея.
И через полстука сердца она у него на коленях верхом, приподнимает ему лицо за подбородок, чтобы смотрел в глаза, не отводил взгляда.
— Что ж ты за человек такой, Тьерри Тинвейда?
— А вот такой вот.
Все-таки целует он ее — первый.
И не холодный, и не бессильный. Полно, в постели — он ли это? Уверенный, властный, неутомимый в ласках, пресекающий все попытки завалить его на спину и оседлать. Похоже, он может заниматься этим часами, и теперь она изнемогает под его длинными умелыми пальцами. «Сволочь нежная, тварь нахальная, отпусти, вздохнуть дай, в глазах уже темно…» Но вслух она говорит сквозь зубы:
— Трахаться хочу.
И он без слова ложится на нее, и она охватывает его коленями, и кончают они вместе, он со стоном, она с криком. Лежа рядом с ней, водит пальцами по ее животу, по груди, закинув вторую руку за голову. Молчит. Нет чтобы сказать: здорово было. Впрочем, и так ясно, было бы плохо, не стонал бы так. И стояло у него, будто он год не трахался, оголодал. Может, и правда?
Простыни все сбиты, подушки с одеялом на полу. Она достает одну подушку, подсовывает себе под голову.
— Что, мне только и надо было, что предложить?
— Тебе — да.
— Ты никому не отказываешь?
— Женщинам — нет.
— А мужчинам?
— Не люблю их.
— А предлагали?
— Само собой. Как такому красавцу не предложить.
Не сдержавшись, она присвистывает:
— А скромен-то как.
— Меня и женщины красивым называли.
— Твои любовницы тебя избаловали.
— Есть немного.
— Что ж, ты и комплименты говорить не умеешь?
— Умею, когда нужно.
«Ах ты сука», — думает она, прежде чем поцеловать оттопыренную нижнюю губу и положить на твердеющий член ладонь.
И спят они в обнимку. Она просыпается первая рядом с ним, дышащим неслышно. Кудри разметались по подушке, губы полуоткрыты, как для поцелуя. Опираясь на локоть, она выглядывает в окно, потом снова смотрит на него, и он поднимает ресницы.
— Что, так всю ночь надо мной и просидела?
От такой наивной гордыни она хохочет до слез, а потом кидается его щипать за бока, и они борются в постели, а потом начинают целоваться, и к бедру ее прижимается твердое, гладкое, округлое.
— Не дразни меня. Опоздаем на построение…
— Не опоздаем.
Она ныряет под одеяло и берет его губами. Утренний стояк — это просто праздник какой-то.
