Не Господь ли завьюжил пыль
трубным гласом над звездной прорубью?
Голос был,
Голос в бубен бил,
Голос счастья сулил с три короба.
Голос ал, словно росплеск зорь
яснорусская россыпь звонницы…
Но вздымается зверь-позор,
всем коего долы полнятся.
Штыкозубый площадный зверь
искромсает рассвет наш подлостью,
и тугая волна потерь
пеной страха сотрет тень Голоса.
Володя меняется, надсадно хрипит, почти ощутимо юродствует:
Не вели, государь, казнить.
Горечь пьем из колодца дней.
Червь сомнения точит дни,
извиваясь на грязном дне.
Петрушкой, перегрызшим
кукловодовы ниточки
и впавшим в мечту, как в грех,
заречемся ль в приказе пыточном
супротивничать силе впредь?
Трачен временем тронный бархат
наших бунтов
ими щенков пугать.
В непредвиденном тлеет завтра,
перекроенное наугад.
Снова меняется Володя, иная окраска…
Жадно пью я очами рысьими
край, глотнувший медуху-вольницу,
окропив Русь кровавыми брызгами,
солнце воли к закату клонится.
Захлебнемся ль в раскольничий век
словопенными млечными реками?
