Генри продолжил:
— Это был голос Йенса. Конечно. Чей же еще! О нем я совсем не думал. Похоже, что и она тоже. Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что случилось. А он уже выскочил из комнаты. Наши тела разлепились. Мое сердце стучало неприятно быстро. Член и трусы стали липкими. Кристина вскочила, остановилась перед кроватью и все время бормотала: «В его постели, в его постели…» А потом: «Мы должны пойти к нему. Иди вперед, я совсем ничего не вижу». — «И что мы ему скажем?» — «Там посмотрим, но мы должны пойти к нему».
Я вышел из комнаты первым. Понятия не имел, куда идти. Не знал, где он может быть. И у меня не было желания открыть какую-нибудь дверь и оказаться в спальне у бабушки или родителей. Кристина положила руку мне на плечо. Темень жуткая. Мы на ощупь спустились по лестнице. Он валялся в гостиной на полу. Как огромный мешок. Я наклонился и погладил его по плечу. «Оставь меня в покое!» Я сказал, что мне очень жаль. Кристина сказала, что ей тоже очень жаль. Ответа не было. Мы снова поднялись наверх. Я лег к ней в постель и прижал ее к себе изо всех сил.
Весь следующий день Йенс не разговаривал. Мы поехали домой, без рок-н-ролла, без болтовни. Несколько недель Йенс не давал о себе знать. Видимо, даже не выходил из дому. У него ведь холодильник просто забит продуктами, они не портятся гораздо дольше, чем за какую-то пару недель.
Длинная пауза. Мои мысли плутают по мерзким лабиринтам. Но его голос снова возвращает меня в купе:
— Ты не спишь?
— Нет.
Смотрю в окно. Огромные снежинки бьются в стекло, приклеиваются на короткое время, а потом летят вниз, чтобы растаять. Думаю о том, что там холодно. А в купе тепло. И все равно я замерз.
— Ты можешь себе представить, как это ужасно — везде и всегда страдать от поноса? Когда ты почти никуда не можешь пойти?
— Понятия не имею, как это ужасно. И не хочу больше слушать.
— Вот в этом-то и проблема. Никто не хочет слушать. Даже врачи. Когда я захожу в медкабинет и начинаю рассказывать, то врач говорит, что нужно принимать перэнтерол. Я просто не успеваю сказать, что он мне не помогает.
Мы снова молчим. Потом он откашливается.
— Пауль, что такое любовь?
— Боль, невыносимая, ужасная боль.
— И ничего больше?
— Ничего.
— А я так не считаю. Любовь — это нечто великое, блестящее, чудесное. Волшебный эликсир жизни. Она определяет все человеческие устремления. В конце концов, человек стремится только к любви. Все, что он делает, направлено только на то, чтобы добиться любви. Любить значит расстаться со страхами. Перестаешь бояться даже самого себя. И других тоже. — Он медлит. — Этот проклятый страх, — заводится он, теперь уже со злостью, — этот противный, всепожирающий страх. Почему нельзя воспринимать вещи спокойно, не напрягаясь? Все было бы гораздо проще. И можно было бы двигаться вперед.
