А в небе плавает коршун.
А вокруг — и без того з о н а. Колючка, вышки.
Степь.
ветерок посвистывает.
Р-27 тешет камень молотком, чтобы лег лучше.
Каменщики и подносчики в разных местах вокруг возводимых стен. Все работают с такой же надрывной неохотой.
КРУТО СВЕРХУ.
От лагерных ворот подходит к тюрьме воронок — такой же, как в городах, но откровенного серо-черного цвета. Его подают задом к двери тюрьмы. Все на постройке замирают: у груд камней, внизу, откуда нагружаются носилки; на трапах; на лесах у косо-ступенчатых стен. Бригада напряженно смотрит, как
открывается задняя дверца воронка, отпадает подножка, выскакивают трое солдат и из кабины выходит лейтенант в зеленой фуражке.
Навстречу им открывается окованная железом дверь тюрьмы. Оттуда выходит надзиратель с большим ключом (его голубые погоны с белыми лычками — мяты) и еще другой в матросской форменке без нашивок, на груди обнажен угол тельняшки.
Лейтенант кричит внутрь воронка: — Вы-ходи!
И по одному, сгибаясь при выходе, а потом распрямляясь с усилием и болью, выходят четверо беглецов. Все они избиты до крови и досиня. У троих руки связаны за спиной. Первым идет Барнягин с заплывшим глазом, с лиловой полосой на лбу. Но голову закинул и кивает строителям.
Потом — Гедговд, кровоточа ртом, с распухшей губой. Спина его долгая не распрямляется.
У третьего рука висит плетью, одежда с плеча содрана, там рана.
Шагов двадцать им до раскрытых дверей тюрьмы. Надзиратель" морячок" ногой поддает проходящим, и лицо его при этом искривляется радостной психопатической истерикой.
Надзиратели вошли вслед за арестантами. Дверь заперлась.
Солдаты вскочили в воронок, и он отходит к воротам.
Общий вид все так же неподвижных строителей.
Острое мучение на чутком лице Р-27. Это его избили вместе с беглецами.
Припал ничком на стену, уронил голову.
звякнул
упавший мастерок.
К Р-27 подходит Мантров. Та же арестантская черная куртка, тот же картузик, такие же номера, но какая-то рассчитанностъ, чуть ли не изящество и в его одежде, и в его движениях. И лицо очень чистое хорошо выбрито или на нем еще не растет.
Обнимает дружески товарища:
— Ну брось, Володька! Володька…
Володя поднял голову. Что же можно «бросить», если тебя только что избили сапогами?!
— Виктор! Как мы можем так низменно жить? Зарабатывать у палачей пайку хлеба! Сто грамм каши лишней на ужин! — и чем? Что строим тюрьму для себя самих?!..
Уголок номера на его фуражке чуть отпоролся и треплется ветерком. Больше нечему развеваться на этих стриженых головах.
