— Помилуй нас, боже! — вмешался Ян Шама. — Этак весь фронт совсем рассыплется, и через пару дней пруссаки нам на голову свалятся… А снегу-то, снегу! Куда мы, ребята, тогда денемся?
— Что, душа в пятки ушла? — засмеялся сержант Долина, хотя ему вовсе не так весело, как он хочет показать. Хорошо, что он не выдал своего отношения к революции.
Кое-кто из пленных, завернувшись в шинели, уже заснул. В противоположном углу на нарах и поленьях сидят кучкой четверо, слушают драгуна, устроившегося на чурбаке. Из-за малого роста драгуна прозвали Аршин.
— Думается мне порой, господа, — говорит Аршин, — в этих украинских снегах сложим мы свои молодые кости. А мне этого вовсе не хочется — я еще пожить хочу. Коли сделают Чехию республикой, куплю себе надел в императорском Конопиштском поместье. Пахать буду днем и ночью — главное, это ведь будет мое. Вряд ли от этого бедняга Фердинанд и его благороднейшая супруга перевернутся в гробу…
— Болтаешь, как барон Пустомеля, — перебил его светлоусый словак с обмороженными ушами. — Не так-то просто все это будет. Если и у нас начнут делить землю, как здесь, первыми отхватят себе куски социалисты, тоже как тут. А такому бедняку, как ты, не дадут и того, чтоб козе попастись.
— Да? — Драгун шмыгнул носом, задумался. — Тогда, Михал, я здорово разозлюсь. Мне уже двадцать пять, я жениться хочу, а для этого земля мне нужна, понимаешь?
— Только тебя там и ждут.
Маленький драгун сверкнул глазами на Михала Лагоша, и взгляд его задержался на ушах словака, намазанных то ли дегтем, то ли какой-то черной мазью, присланной из села Максим экономкой начальника. Драгун усмехнулся: парень словно в повидле вывалялся.
— А может, и ждут. — Аршин снисходительно улыбнулся. — У нас люди добрые…
— Ох, — вздохнул кто-то за спиной Аршина, — пешком бы потопал, только б домой! Как вспомню нашу чаславскую равнину, божью ладошку, — так бы и разделил сердце со всеми! Или взять нашу радугу. Встанет — от Лабы до Лихниц. А краски! Тут таких радуг и не видывали, здесь хорош только лес, который мы валим для Керенского, чтоб на авось войну продолжал. И еще Десна хороша, и лини, и сомы в ней… — Это совсем еще мальчик. Ворот шинели поднят, и высовывается из него круглое лицо с толстым добродушным носом.
— Эй, Радуга, отсыпь-ка немного махорки, — попросил драгун.
Получив табак, он аккуратно свернул цигарку из обрывка пожелтевшей газеты и жадно затянулся. Глаза его засияли, продолговатое лицо прояснилось.
