Шестого декабря 1941 года, за день до японского нападения на Пёрл-Харбор, президент Соединенных Штатов Франклин Рузвельт подписал распоряжение – приступить к изготовлению атомной бомбы, обладающей, по расчетам ученых, фантастической мощью. Президент поставил свою подпись на бумаге оранжевого цвета и распорядился, чтобы все материалы, связанные с разработкой нового сверхсекретного оружия, впредь направлять к нему только на такой бумаге. Их легко будет обнаружить в кипах документов, поступающих на рассмотрение к президенту. Оранжевые письма, адресованные ему, Рузвельт приказал передавать немедленно.
Для сохранения тайны работу по изготовлению атомной бомбы назвали Манхеттенским проектом – по месту расположения резиденции начальника генерального штаба вооруженных сил Маршалла.
Но еще задолго до того, как Рузвельт подписал распоряжение, тайна уже существовала, не окрашенная еще оранжевым цветом, то есть не получившая государственного значения.
В начале тридцатых годов ученые, занимавшиеся ядерной физикой, открыли существование нейтрона, способного расщеплять атом. Французский физик Жолио-Кюри получил Нобелевскую премию за обнаруженное им явление искусственной радиации. В Стокгольме, получая заслуженную премию. Кюри сказал: «Ученые, которые могут создавать и разрушать элементы, способны также осуществлять ядерные реакции взрывного характера... Если удастся осуществить такие реакции в материи, то, по всей вероятности, будет высвобождена в огромных количествах полезная энергия».
Ученые разных стран – в Москве и Берлине, в Стокгольме и Токио, в Риме и Лондоне, в городах Соединенных Штатов – направляли свое внимание к единой цели: раскрыть удивительную тайну расщепления атома. Но энергия, заключенная в атоме, могла служить и войне и миру, и созиданию и разрушению. Все зависит от того, в чьих руках окажется раскрытая тайна ядерных мощностей, чему станет она служить – добру или злу. И это начинало тревожить умы ученых. Жизнь в Европе становилась невыносимой.
В мире слово «нейтрон» упоминалось значительно реже, чем слово «Гитлер».
Один за другим ученые-физики покидали нацистскую Германию, Италию Муссолини, Венгрию диктатора Хорти, переселялись в Англию, Скандинавию, Соединенные Штаты.
Покинул Европу корифей науки Альберт Эйнштейн, освистанный нацистами-студентами в германском университете; эмигрировал из Венгрии Сциллард, только недавно ставший лауреатом Нобелевской премии. Его примеру последовал блестящий итальянский ученый в области ядерной физики Энрико Ферми... Разные пути приводили ученых в Америку, и они продолжали заниматься здесь исследовательской работой. Никто из них не мог сказать, в каком направлении, с каким успехом ведутся исследования ядерных проблем в покинутых ими странах. Из Германии приходили тревожные вести – в лабораториях, исследовательских институтах, в университетах появились доцент-фюреры, политические надсмотрщики, контролирующие научную и педагогическую работу исследователей-ученых. А что, если Гитлер направил свои усилия на то, чтобы заполучить атомное оружие? Такая возможность не исключена – в Германии осталось немало ученых, перешедших на сторону фашизма. Атомная бомба в руках фашистов! Что может быть трагедийнее такой перспективы?! Мир окажется беззащитным против атомной угрозы. Нужно предпринимать контрмеры, предпринимать немедленно. В арсенале народов, борющихся с фашизмом, должно быть свое атомное оружие, одно существование которого сможет обуздать Гитлера. Но что могут сделать ученые без поддержки, вооруженные лишь теоретическими идеями разрушения атома? Нужны эксперименты, нужны громадные средства для того, чтобы превратить научные идеи в реальность, сделать это до того, как фашизм заполучит атомное оружие.
