Однажды, проворочавшись всю ночь, Светлана решилась. Сегодня же утром, не откладывая, она объяснится и расскажет ему всё, что накопилось в душе. И возможно, о Боже, возможно ли, уже ночью он останется здесь в её спальне… Наверное, впервые станет мужчиной, с ней, с любящей и понимающей как никто другой женщиной. Представив его блестящие счастливые глаза, она тихонько засмеялась и заснула тут же, безмятежным сном младенца. А утром застала Сергея стоящим у окна, которое выходит во двор и пристально разглядывающим две обнявшиеся фигурки: Воржецкого Саши и его матери. Серёжины лицо и руки жили отдельной от него жизнью — окаменевшие скулы бороздили желваки, а длинные пальцы ломались с силой друг о дружку. Внезапно женщина внизу оторвалась от сына и посмотрела вверх. Слепая сила стукнула Серёжу в грудь, согнула плечи и отшвырнула от окна… Ну надо же… Светлана не испытала ревности, мгновенно осознав всё и сразу. Она почувствовала боль, стыд и безысходность. За него, за своего любимого. Кто он — калека безногий, а она, эта Инна — элегантная, уверенная в себе журналистка, экс-модель, светская львица. Сердцеедка. Вот она улыбается и треплет Сашу по голове, а тень на сером асфальте, берущая начало у их ног, так похожа на знак NB — "нотабена", которым испещрены Светины дневники и книжки. А означает он — "внимание"!
Инна и Сергей не были знакомы, их никто не представлял друг другу. Вдобавок он избегал её, а она старалась быть ровной со всеми, обходясь кивком и приветливой улыбкой. Зато Саша взахлёб хвалил нового "трудовика", по совместительству завхоза Сергея Али-Мамедовича. Какое странное отчество, перекликается с Али-Бабой и сорока сюрпризами. И сам он не совсем обычный, этот Али-Мамедович. Глубокий взгляд тёмных глаз, строго сведенные к переносице брови и беспомощная улыбка. Только Светлана Фёдоровна могла ей объяснить и отчество, и нелюдимость, и даже обидную робость. Могла, но не спешила. Кто знает, к чему это приведёт? Здесь школа, а не своднин дом, убеждала себя и, кусая губы, шла прочь.
3.
Полтора года тому назад, тринадцатого мая, они всю ночь просидели в учительской. Сергей пришёл к Светлане сам, чтобы исповедаться. И чтобы вспомнить этот день, который уже пятый раз встречал как второе рождение.
Их колонна тогда попала под массированный артобстрел. Рвались снаряды, свои и чужие, пули с визгом впивались в землю, щепили кузов корявыми иероглифами, дырявили брезент грузовика. Прапорщик Васильев отдал приказ всем покинуть машину и занять оборонительные позиции, но без его команды в бой не вступать. Солдаты посыпались вниз, глотая пыль в поисках укрытия. Серёга Абрамцев заметил вместительную воронку неподалёку от левого заднего колеса, но место до неё было слишком открытым. "Не дрейфь, прорвёмся, — это кричал его друг Али-Мамед, — в первый раз что ли?" Команды к бою так и не последовало, прапорщика ранило. Заметив, что кто-то из своих начал отстреливаться, Серёга передёрнул затвор и прицелился почти вслепую. Он не услышал взрыва. Тяжелая струя воздуха приподняла его и шмякнула о землю, засыпав щебёнкой, ошмётками сухой земли и ещё чем-то увесистым и влажным. Уши проткнула горячая спица, выпустила из головы звуки, как газ из лопнувшего шарика. Ни гудения, ни воя, ни трассирующих очередей — ничего. Продолжая автоматически жать на курок, Сергей вгляделся в немую мешанину и не увидел Али. Его не было рядом. Перестал давить на плечо приклад, значит, кончились патроны. За такой короткий миг он истратил всю обойму? И где же Али? Пыль постепенно рассеялась, уже можно разглядеть обгоревший остов кузова с тлеющим брезентом, и приближавшихся ребят из соседнего взвода, тянущих волоком что-то большое и бесформенное. Прежде чем потерять сознание, Сергей обнаружил возле правого локтя пульсирующий кусок кровоточащего мяса. Всё, что осталось от лучшего друга Али-Мамеда Кадырова, неразлучно делившего с ним пресный лаваш армянской учебки и прожженный солнцем воздух Афгана.
