Маме не проболтайся, — спокойно отозвался Алешка и снова опустил голову к страницам каталога.
Явно что-то замышляет.
Я пошел на кухню, обедать. А когда вернулся, Алешка сидел за письменным столом и что-то старательно, высунув язык в помощь, писал.
Я безмерно удивился. Человеку устроили внеплановые каникулы, а он, видите ли, за уроки уселся. Но я, оказывается, преувеличил Алешкино усердие.
Дим, как пишется „предлагаю“?
„Придлогаю“, — усмехнулся я. — А тебе зачем? Что ты пишешь?
Анонимку, — важно ответил Алешка. — Сейчас расскажу.
Он довел до конца свой труд, убрал свой язык на место и сказал:
— У меня вызрел план. Ольке нужны деньги, так? Этому… фиртурме Алтынскому нужна картина, так? Я рисую копию, мы ее вешаем в музее, а настоящую картину продаем Алтынскому за миллион баксов.
Хорошо, что я сидел в этот момент в кресле — а то бы так и грохнулся на пол.
— Что с тобой, Дим? — испуганно спросил Алешка. — Подавился?
Я закрыл сначала рот. А потом и глаза. И стал считать до ста и обратно — папа говорит: верный способ успокоиться.
— Что „девяносто два“? — спросил Алешка. Оказывается, я считал вслух.
Тут ко мне вернулся дар речи. И я завопил:
— Опять? У тебя навязчивая идея! Ты псих! Ты соображаешь? Украсть картину и продать ее за рубеж!
Подумаешь, картина, — пренебрежительно фыркнул Алешка. — „Черный квадрат“. Я таких сто штук за вечер нарисую, — точь-в-точь повторил он мамины слова.
Не сомневаюсь, — сказал я безнадежно. — Вот нарисуй и продай.
У меня за столько не купят. — Серьезно так сказал, со знанием вопроса. — У меня еще имени нет на мировом культурном рынке.
А ты думаешь, если имя есть, значит, можно любую дрянь людям впаривать?
Вот именно, — спокойно признал Алешка. Вообще-то, тут возразить трудно.
Все равно, Алексей, красть не здорово.
Да мы же не для себя! Мы хотим человеку помочь. Ведь это же ее картина! Мы просто немного пораньше ее продадим. Что тут плохого?
Слушай, иди-ка ты в школу! Хватит!
— А кто человеку поможет? Я схватился за голову:
Это все чушь собачья! Ну как ты картину продашь? Этот Алтынский по московским толкучкам не ходит. Он небось в Париже живет.
А вот! — Алешка гордо приподнял листок. — Письмо. Не знаю только, как его назвать в начале: „Дорогой товарищ Алтынский“ или „Уважаемый господин Алтынский“,
„Дорогой господин!“ — в сердцах посоветовал я.
— А что? Здорово! Классная фишка! Читай. — И он, исправив обращение, сунул мне листок с посланием.
Привожу его полностью, с сохранением стиля и содержания, но опустив невероятные ошибки.
