К зиме скотину укрыли в теплом сарае, а хозяева успели привыкнуть к новому дому, не такому большому, как старый сгоревший, но достаточно просторному для семьи из пяти человек: горница, две спаленки и просторная кухня, где в основном сосредотачивалась жизнь семейства, особенно зимой. Зима там короткая, в феврале уже тепло, и не каждый год случаются январские морозы до десяти градусов, но народившихся телят и ягнят не оставляют в хлеву, забирают в дом, на кухню, где всегда теплая печка, а в горнице и спаленках протапливают по вечерам в сильные для тех краев холода. Старый Пундык всегда имел в запасе уголь, но топили обычно кизяком (высушенным навозом). Во время пожара и кизяк сгорел, пришлось покупать, поэтому первую зиму расходовали его экономно. На другое лето Васыль пристроил сени и открытую веранду. Таким домик сохранился и до их старости. Именно в нем была горница, которой в детстве я любовалась с порога, не смея войти.
В кирпичной коробке сгоревшей лавки оборудовали столярную мастерскую и работали в ней вдвоем: Васыль мастером, а Маланья подмастерьем, так как умела и пилить и строгать. Быстро обставили новое жилище самодельной мебелью, достаточно приличной, не хуже, чем у большинства сельчан, а кое-что сделали и получше: трюмо, комод и стол в горнице отполировали. Кухонную мебель покрыли масленой краской приятного светло-салатного цвета. Кисти, краску, лак и политуру нашли все в том же погребе, в заначке старого Пундыка, своей мучительной смертью спасшего от гибели сына и его семью и продолжающего ему помогать своей запасливостью.
Начались сумасшедшие собрания с криками и спорами до петухов. Не держалось в секрете, что составлен список подлежащих раскулачиванию и что в этом списке есть фамилия Пундыков. Маланья ринулась в бой за спасение семьи. Решительно настроенная пришла на очередное собрание.
— Вы все меня знаете? Глядите, вот она — я! — она смело шагнула к столу, за которым сидел бывший красноармеец, муж ее сестры, и представитель района. Они о чем-то тихо говорили, рассматривая бумаги. Клуба еще не построили, и собрание проходило в нежилой хате разбитной вдовы, где в холода хороводилась молодежь. Хата битком набита, стоят у порога, вдоль стен и за печкой. Все лузгают семечки и сплевывают на пол шелуху. Разговоры ведутся тихо, но чувствуется нарастающее напряжение. Подняли головы, услышав громкий взволнованный голос Маланьи, а начальство за столом обернулось к ней. Самоуправство! Собрание еще не открыто, и слова ей никто не давал. Маланья продолжала:
