И вдруг (было это реальностью или воображением напряженного сознания? До сих пор я не могу понять, что это было!) в стороне от тропы, на вершине старой лиственницы, я увидел черного глухаря! Словно высеченный из черного камня, он сидел, чуть подавшись грудью вперед, и поверх леса вокруг него простиралось залитое солнечным жаром небо. Вместе с пробуждающейся тайгой в это мгновение он встречал восход солнца.
Я стоял на поляне, не чувствуя на своем плече тяжести добытой птицы. Тот черный глухарь сидел высоко надо мной на вершине старой лиственницы и был недосягаем.
Айвор терся у моих ног и, тихо скуля, все время порывался бежать и звал меня за собой к стоянке.
На четырнадцатый день я решил выходить из долины, потеряв всякую надежду отыскать отряд или перевал. Нужно подняться на гребень хребта, осмотреть долину и, если удастся, перевалить к морю. Проглотив полусырую лепешку, испеченную на камнях, я запил ее некрепким чаем и, уложив рюкзак, пошел напрямик к подножию хребта. И под скалами, на каменистом плато, наткнулся на цепочку оленьего следа. Он отворачивал от протоки и поднимался в горы.
Изрытая складками ущелий, нависшая изломами скал и террас, густо обросших стлаником, распростерлась передо мной почти трехкилометровая крутизна Байкальского хребта. В разломах гольцов бледнел снег. Подернувшись синей дымкой, вершины постепенно отходили на север и, приседая, сливались на горизонте в одну неровную цепь. Небо над гребнем напрягалось багрянцем, стаивали последние клочья облаков, и каждое мгновение могло появиться солнце. Просветленная долина, ожившая от гнета дождей, перехлестывалась звонким свистом и цоканьем птичьего разноголосья.
Подъем сразу же пошел вкрутую. След петлял по сыпучим откосам, резко перебрасывался с уступа на уступ, долгой строчкой вытягивался вдоль обрыва террас. Олень обходил открытые пространства и больше продирался по чаще стланика, часто сбегал в сырую темень ущелий. Мне не хотелось терять этот след, я берег слабую надежду, что он может вывести на перевал. Идти становилось все тяжелее. Ботинки скользили и срывались на слизи камней, непросушенный спальный мешок пудовой тяжестью осаживал плечи. След часто терялся, и приходилось петлять, отыскивая его. Но скоро он окончательно исчез: сбежал в ущелье и запнулся под отвесной скалой.
Цепкий стланик разросся по крутым стенам. Он глубоко влез корнями в расщелины скал и гроздьями нависал над ущельем. Разумеется, олень не мог пройти этим путем, но больше никаких следов на выходе из ущелья не было. Обратно возвращаться не хотелось. Передо мной возвышалась вертикальная стена, можно было подняться на террасу, перехватываясь за толстые ветви стланика.
