В 1980 году ученик Кердемуна Виктор Холодков и американский дипломат Джеймс Джордж отыскали могилу отца Гурджиева в г. Гумру (Ленинакане) и установили на ней могильную плиту. Тем самым они выполнили просьбу Гурджиева, обращенную к «сыновьям по крови или по духу» найти могилу его отца и поставить на ней памятник. На плите выгравированы слова: «Иван Гурджиев 1834-1917. Я – это Ты, Ты – это я, Он – наш, когда мы Его. Поэтому пусть все будет для нашего ближнего». Человек энергичный и инициативный, он мог бы сделать многое, но, к сожалению, этого не произошло. «Да, была группа людей, объединенных интересом к идеям Гурджиева – Успенского и суфизму, – вспоминает один из людей, близких к Кердемуну. – Основой была дружба (как бы мы ее себе тогда ни представляли). Впоследствии эта группа благополучно распалась, и каждый пошел своей дорогой».
С 1968 по 1972 год одна из групп «четвертого пути» работала под вывеской лаборатории биоинформации. Эта лаборатория занималась исследованиями экстрасенсорного восприятия. В группе работали два ученика Веревина: Калитенко и Коршаков, а также жена Раевского.
В настоящее время в России существует целый ряд движений, так или иначе опирающихся на идеи и методы «четвертого пути», однако лишь некоторые работают в русле чисто гурджиевских идей, в то время как большинство включают в свою работу элементы учения Гурджиева, как опробованную классику» [267].
8. Экзистенциализм Ф.М. Достоевского
Сердцевину воззрений Достоевского составляла антропология, которая имела два измерения: этико-социальное и религиозно-нравственное. В первом случае его волновала «тайна человеческой природы», во втором – «вопрос о существовании Божием», проблема бессмертия души. Первая позиция ознаменовалась в личности Великого инквизитора, вторая – в личности старца Зосимы. Ум Достоевского разрывался между идеей «исправления подвига» Христа и верой в необходимость «уподобления» Христу. В этой раздвоенности выразилась антиномическая сущность антропологии Достоевского, его вера и неверие в человека.
Достоевский называл себя реалистом, разумея при этом, что он не сочинитель, не фантазер, не романтик, а как бы «позитивист» в искусстве, в морали, в религии, в политике. Реализм был для него чем-то вроде обличения, препарирования жизни. С таким критерием он подходил к человеку. В его «Записной книжке» (под заголовком «Я») отмечалось: «При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я, конечно, народен (ибо направление мое истекает из глубины христианского духа народного), хотя и неизвестен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему. Меня зовут психологом – неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т.е. я изображаю все глубины души человеческой». Достоевский, безусловно, прав, подобным образом оценивая собственное творчество. Однако в «глубинах души человеческой» он больше обнажал «греховное» и «подлое», заставляя сомневаться в благородстве и искренности человека.
