Вечером мы сидели в кафе Дома ученых и пили традиционный кофе. Кажется, никогда за всю свою жизнь я не пил столько кофе, как в те несколько месяцев. Сам граф, теперь уже в облике маскарона, смотрел на нас со стены и ехидно посмеивался.
— Уверен, что старика навестила Ирина.
— Вы думаете, она здесь?
— Не исключено. Прилетел Юрий. Она за ним.
Вдруг граф на стене принялся укоризненно качать головой. Вновь укол в сердце. Мне показалось, что я лечу под стол. Удержала меня рука Флоры.
— Вы побледнели. Скорее домой.
Мы довольно твердо прошли через зал, хотя мне было очень уж плохо. И не я Флору поддерживал, а, скорее, она меня волокла. Но со стороны, надеюсь, этого никто не заметил.
7
Вряд ли я смогу рассказать связно, что было дальше. На корреспондентском пункте я пытался диктовать письма, порывался печатать на машинке. Флора протестовала, отказалась варить кофе. Кончилось все неожиданно — в глазах сначала потемнело, а затем во всем поле зрения запрыгали яркие радужные кружочки, и сердце бешено заколотилось в груди. Я едва сумел дойти до тахты. Наверное, уснул сразу, провалился в нечто. Но это нечто было вовсе не темнотой, а каким-то особым, невиданным мною доселе миром — необычайно ярким и звонким… Помню, что Юра Ильенко, совсем еще юный, вихрастый, какими мы все были когда-то, запел грустные, надрывные «стансы Нерона» из оперы Рубинштейна. Он жаловался на свою жизнь, на непонятость. Он доказывал, что имеет право требовать внимания к себе и к своему голосу. А мне хотелось прервать его и воскликнуть: «Послушай, как ты посмел украсть у Карузо не только тембр, силу голоса, но и его манеру исполнения? Что же выходит? Это не ты поешь, это он поет!» Юра, угадав мои мысли, вдруг перестал петь, что-то написал на клочке бумаги и протянул мне.
«Каждый имеет право петь, как Карузо, — прочитал я. — Мы не можем ждать милости у природы. Вдруг она не пожелает во второй раз подарить нам бессмертные вечные голоса? Раз так, мы должны сами создать их!»
Потом возникал старик — зубной врач. Он был в бурке и папахе. Хватал себя за голову, стенал с кавказским акцентом: «Вах, вах! Что я наделал? Я выпустил джина из бутылки! Назад, в эту бутылку, его уже не вогнать. Теперь надо дождаться, когда он уснет… Вай, вай! Преступное легкомыслие!»
Зло, нагло смеялся мне в лицо маскарон с лицом графа Бадени. Это было даже страшно.
Но на смену маскарону приходили видения более приятные — тенистый парк, озеро, по берегу которого я любил гулять, вечно дерущиеся черные и белые лебеди…
