— Но может быть, в этом нет ничего плохого? — спросила Флора.
— Есть, — сказал старик. — Завуалированная форма плагиата, а попросту — литературного воровства. Кстати, этот молодой критик в свое время добился даже некоторой популярности.
— Вот вам и новая проблема, — сказал я. — Если статьи этого критика были хороши и полезны, вправе ли мы его осуждать?
— Вправе. Он взялся не за свое дело. И стал великим жуликом. Хорошо, что у него хватило сил посмотреть правде в глаза. Не спорьте. Ведь этим критиком был я сам. Это позднее переквалифицировался в зубного врача. Убедил ли я вас?
— Не совсем, — признался я. — Все, о чем вы говорили, проблемы морального порядка. Но может статься, что кто-то решит перешагнуть через них… Честолюбие или же другие мотивы…
— И хорошо запоет? — спросил старик. — Это вы имели в виду? Чепуха.
Старик подошел к старому пузатому бюро, какие были в моде в начале пятидесятых годов, открыл ключиком верхнее отделение и извлек оттуда несколько писем с аккуратно пришпиленными к ним конвертами.
— Вот некоторые письма тех, кто когда-то добровольно пошел на операцию. Подчеркиваю: добровольно. Более того, они настаивали, умоляли, чтобы я им поставил пластинку. Снимать копии с писем не разрешаю.
Я читал письма и передавал их Флоре. Это были удивительные документы. Авторы, каждый по-своему, самообнажались так, как и героям Достоевского не снилось. Сводилось все к одному: новоиспеченные таланты смертельно, панически боялись того, что тайна станет известна другим, что их разоблачат, может быть, отчислят из театра. И в каждой строке сквозила зависть к тем, кто поет — и поет неплохо! — без каких бы то ни было пластинок. Наконец я натолкнулся на совсем удивительное письмо. Его автор угрожал убить старика, если он не прекратит эксперименты.
«Вы дали нам возможность выдвинуться. Спасибо за это. Но не плодите певцов больше, чем требуется в театрах. Тем вы подведете всех нас. Если не остановитесь, вынуждены будем остановить вас силой. Ведь всякое случается — старики чаще молодых попадают под автомобили. Иной раз спотыкаются и падают на обычных лестницах…»
Подписи не было. Я передал письмо Флоре. Она быстро прочитала его и изогнула бровь. Затем принялась читать сначала, как будто хотела выучить наизусть.
Тем временем старик открыл крышку проигрывателя «Каравелла», поставил на диск пластинку.
— Бетховен. А играет Святослав Рихтер.
Слушали мы молча. Когда последние аккорды затихли, старик сказал:
