— Знамение увидали, — иронически подсказал Федор.
— Не знамение, а красную тряпку! — Рябинин фыркнул, надув щеки. — Господи, господи… И как таких земля носит? — Степан Ефимович нерекрестился. — Руками махают, бесноватые прям-таки… У памятника Кутузову кинулись на них городовые да околоточные, и меня будто подстегнуло. Городовые кулаками молотят, волосатики отбиваются, а я, скажи на милость, во все горло кричу: «Держите, ловите!» Сам собе дивлюсь, что кричу, а удержу нет… А здесь какой-то стрекулист подбежал: «Зачем орешь, дядя?» И по шее… Не больно, правда, однако же обидно! От почтенного человека, ежели за дело, могу стернеть. А этот поганец за что меня? За то, что бунта не приемлю? Не-ет, шалишь… Развернулся да ка-ак хлобыстнул по худосочной роже! А посля — за шиворот и поволок. Дворнику сдал, чтобы в участок доставил…
— Тебя послушать, Степан Ефимович, от городовых произошли беспорядки, — насмешливо сказал Федор.
Рябинин остановился как вкопанный, от гнева раздувая ноздри:
— Чего мелешь? Какие от властей могут произойти беспорядки? Власти на то и поставлены, чтобы пресекать!
— Дак сам сказывал — околоточные учинили драку. — Федор ехидно улыбнулся: — Эти-то, которые со знаменем, не били ведь никого… Руками махали, не кулаками.
— Ты чего? Чего такое позволяешь себе? — щеки Рябинина покрылись красными пятнами. — Городовые не дрались, усмиряли! Разницу понимать надо… Набрался бунтовщицкого духа на фабрике-то своей! Ты мне на глаза более не попадайся, не желаю тебя видеть! И Анютку не смущай! Не для тебя, варнака, девка выросла! От городовых у него, вишь, беспорядки… В тюрьму пойдешь с такими рассужденьями! Не сегодня, так завтра посадят — видать сову по полету… А ей жить надо, девка старательная, найдем пару!
Федор потупился, мысленно ругая себя: зачем рассердил Степана? Вот теперь дотронулся он до самого сокровенного — Анюту вспомнил. Его не нерекроишь, дорожку свою твердо обозначил — служить верой и правдой государеву делу. Разгневается всерьез, жизнь поломает. Ефим-то Рябинин давно на погосте, в семье Степан — голова. Упротивится — не видать Анюты как своих ушей.
— В деревню можешь больше не ездить! — Рябинин погрозил пальцем. — Знаю, зачем таскаешься… A теперь выкуси, забираю Аньку в Питер. Под строгим присмотром надежнее. Подыщу местечко почище, к хорошим людям…
— В услужение отдашь? — У Федора похолодело в груди. — Господам на усладу?!
Степан ощерился:
— Да уж лучше господам, чем таким, как ты! Каторга по тебе плачет… Помни мое слово — понюхаешь тюрьму! — Рябинин плюнул на дорогу и быстро пошел прочь. На некотором расстоянии остановился, выкрикнул: — И не вздумай к моему дому подходить! Увижу — ноги пообламываю!
