Антон увлекся разглядыванием и не заметил, как перед Антониной Ивановной возник Петр Федорович. Черный сатиновый халат, перепачканный мелом, левый пустой рукав заправлен в карман.
— Антонина Ивановна, дорогая, — прижимая правую руку к груди, говорил Петр Федорович. — Выручите. Пару хлопцев на полчасика. Гвозди рассортировать. Сам не управлюсь.
Антонина Ивановна нахмурилась.
— Почему вы именно в мой класс пришли?
— Был в других, — стал объяснять завхоз. — У кого русский, у кого математика.
— Что у нас, программа меньше? — не слушая его, продолжала Антонина Ивановна.
— Так рисование же, — взмолился Петр Федорович.
— Ну и что? И по рисованию есть программа.
Голос ее звучал звонко и твердо. Она как бы отчитывала Петра Федоровича.
Класс притих, наблюдая за их переговорами.
— Извините, — прихрамывая, начал пятиться к двери Петр Федорович. У порога он замешкался.
Антонина Ивановна сердито подвинула стопку тетрадей с яблоком ближе к краю стола.
— Вы мои просьбы удовлетворяете? — уже не так враждебно произнесла она. — Я который раз прошу стул сменить. Вот, — и продемонстрировала, на каком скрипучем и шатающемся стуле сидит. Это ее, как ни странно, окончательно успокоило. — Ладно, так уж и быть. Пойдут Былеев и Михеев, — определила она.
Все-таки видела, наверно, что они стояли вместе. Класс завистливо загудел.
— Спасибо, выручили, — повеселев и неуклюже кланяясь, — длинная прядь седоватых, прикрывавших лысину волос смешно болталась в воздухе, — стал благодарить Петр Федорович.
Когда очутились за дверью, он эту прядь пригладил. Улыбка не сходила с его лица.
— От баба! Сперва все внутренности выймет… Хлопцы, но сердитесь, что я вас с урона увел?
— Да что вы, — ответил за двоих Михеев.
— Вот и я думаю, — захохотал завхоз, — надо и школе помогать. Труд учебе не помеха.
— Рисование тоже дело, — заметил Антон.
— Эх, малец, малец… — не умолкал Петр Федорович, осторожно, бочком, спускаясь по лестнице. — То есть, конечно, рисуй на здоровье. Ваше время такое. Счастливое. Нам не до рисования было.
— А вы руку на фронте потеряли? — спросил Пашка.
— И руку. И в ногу ранение. Спасибо, жив остался.
— Расскажите, а?
— В другой раз — Лучше бы мне этого и не помнить. Как вспомню — уснуть не могу.
Он привел их в темную подвальную кладовку. Включил электричество. Лампочка висела на перевитом косичкой белом шнуре. Пахло пылью и керосином. Вдоль стен тянулись полки из неструганых досок. Стояли большие, заляпанные краской бидоны, валялись ржавая половинка жима тисков, детский флажок, с таким Антон ходил на Первомай, бумажные цветы… Весь пол исчеркан белыми хвостатыми отметинами раздавленных кусочков мела.
