Настя была в усадьбе, и мы с егерем устроили мальчишник по случаю освобождения Пустырей от немецко-фашистских захватчиков.
— Они ведь как рассчитывали? — Гаврила Степанович подцепил на вилку соленый груздь и протянул мне всю композицию. — К ноябрю «Тангейзера» слушать в Большом. Обосрались.
— Или набойку можно сделать из кожи, — подкинул я свежую идею.
— Можно, — согласился Обрубков, разливая фиолетовый самогон по граненым стаканчикам. — Или в банку поставить. У нее дно толстое.
— Вагнер для них все равно что для нас Эшпай. — Граммов по триста мы уже выпили, и сравнительный анализ двух великих музыкальных культур давался мне относительно легко. — «Океан» даже глубже.
— Мы там свой закончили поход. — Егерь поднял стаканчик. — За победу.
За победу мы уже пили, но лишняя победа еще никому вреда не принесла. Этим она, как известно, принципиально отличается от поражения.
— А ведь его еще Риббентроп лично предупреждал. — Забывшись, я опять облокотился на стол.
— Или остальные три подпилить, — не сдавался Обрубков. — Если подпилить аккуратно, будет стоять как вкопанный.
— Ножовка в сарае. — Резонное мое замечание застало Гаврилу Степановича врасплох.
— А ближе нет?
— Ближе нет. Но можно газету подложить свернутую, — подсказало мне простой и ясный выход воспоминание о старой заметке, обнаруженной в недрах егерского тулупа, когда я в библиотеке заговаривал зубы лесничему Фильке. Тем более, что заметку я теперь носил в нагрудном кармане байковой рубахи, как нашу охранную с Анастасией Андреевной грамоту. И тем более, что рубаха была на мне, а это позволяло устранить досадный дефект, практически не вставая из-за стола.
Прежде чем использовать заметку, я пробежал ее глазами. Поначалу буквы сливались, но уже второй абзац порядком выбил хмель из моей головы. Под заголовком «Эхо партизанской войны» в очерке сообщались подробные сведения о двух подпольщиках, принявших неравный бой с нацистами в селе Пустыри. Оба они посмертно были удостоены звания кавалеров ордена Красной Звезды.
— Вы прямо ответьте, Гаврила Степанович! — вскричал я, бросая заметку на стол. — Служили вы немцам иль нет?
— Служил, — прямо ответил егерь. — Но не им. Я, Сережа, своей партии служил. А Виктор — что ж? Виктора я понимаю. Отец его погиб, возможно, честным товарищем. Потому и держал я эту заметку при себе, пока ты по чужим карманам не начал шарить. А таким ремеслом, Сережа, в деревне особо не разживешься. Как бывший особист говорю. Вокзалы, пельменные — другое дело. Там — оперативный простор.
