Когда я проснулся, был уже день. Яркое зимнее солнце лупило сквозь раздвинутые занавески. Голова моя после ночных бдений не то чтобы трещала, но потрескивала. Зевая, вышел я на кухню и застал там, к собственному удивлению, Настю с Обрубковым. Обрубков был хмур, а Настя — очень взволнована. Явлению моему предшествовала горячая полемика, но при виде меня они умолкли. Я тотчас догадался, что причиной переполоха послужило исчезновение Никеши. «Контора» даром свой хлеб не ела. Молчание затягивалось, как петля на шее приговоренного, от которого палачи еще ждут раскаяния. Весьма задетый их недоверием, кстати сказать, вполне законным, я все же нашел в себе силы повести себя как можно более естественно.
— Отчего ты не на службе? — поинтересовался я у Насти.
Она закусила губу и отвернулась.
— Ну вот что, Сергей, — произнес Гаврила Степанович. — Пора нам поговорить начистоту. Общался ты вчера вечером с Паскевичем?
«Начистоту?! — Меня переполняли досада и горечь. — Рановато будет нам с тобой начистоту беседовать, Гаврила Степанович Обрубков! Не такой ты еще чистый в моем представлении!»
— С Паскевичем? — удивился я, глядя ему прямо в глаза. — Нет. Я вообще никакого Паскевича не знаю.
Впервые за наше знакомство я солгал ему, но — только ему, ибо Анастасия Андреевна ни о чем меня не спросила.
— Но тебя видели с ним, — настаивал егерь. — Здесь деревня. Здесь все всех видят.
— Дайте-ка я попробую угадать. — Я ничуть не смутился. — Верно, речь идет о заведующем здешним увеселительным заведением? Да. Он приглашал меня на сеанс.
— Какой еще сеанс? — Лоб егеря, и без того изрезанный морщинами, совсем уже собрался в гармошку.
— Черной магии, — фыркнул я невольно.
— Ушла! — Настя порывисто обняла меня, коснулась губами небритой моей щеки и выскользнула из кухни.
Обрубков размял папиросу и закурил.
— Так что, Гаврила Степанович? — обратился я к нему язвительным тоном. — Не пора ли нам поговорить начистоту?
— Ты извини, Сережа. — Обрубков тяжело поднялся с табуретки. — Болен я. Нервы сдают.
— Болен его «чула», — пробормотал я рассеянно, вспомнив рукопись.
Гаврила Степанович сильно вздрогнул и пошатнулся, но овладел собой.
«Нервы у нас у всех, похоже, сдают, — подумал я мрачно, наблюдая, как он шаркает к полевой своей раскладушке. — Причем сдают одну дрянь. Знать бы, что в прикупе».
