— Захарку нашли, — пряча глаза, пробормотал Тимоха. — Часа полтора тому нашли. У раздвоенной сосны Матвей Ребров напоролся.
— Вот оно как. — Егерь провел по лицу ладонью, будто смахивая незримую паутину. — Почему раньше молчал?
На это Тимоха не придумал, что ответить.
— Собирайся, боец, — бросил мне Обрубков, исчезая в своих апартаментах. — На лыжах стоишь хоть?
На лыжах я стоял, ходил и, случалось иной раз, бегал. Только не с ранением в задницу. Признаться, однако, в своей слабости я не пожелал.
За стенкой хлопнула крышка сундука, и Гаврила Степанович вернулся на кухню с двумя ружьями под мышкой. Точнее, с ружьем, предназначенным для меня, — старой ободранной «тулкой» с цевьем, перемотанным синей изоляцией, — и своей личной винтовкой немецкой фирмы «Зауэр».
— Патронташ на гвозде, — дал он мне последние указания. — Форма одежды — валенки-тулуп. Лыжи в сарае. И Хасана там кликни.
«Знать бы еще, кто такой Хасан!» Основательно сбитый с толку, я оделся по форме и поспешил в знакомый уже сарай, где давеча никакого Хасана не встретил. Однако на сей раз он встретил меня сам. Как только я открыл засов, свирепого вида овчарка вырвалась наружу, в три прыжка одолела двор и махнула через ограду. Там, уже на улице, меня дожидались Тимоха с Обрубковым. В предыдущий мой визит Хасан себя не обнародовал — наверное, наблюдал за мной из темного угла. Догадайся я, что он внутри, я бы туда и носа не казал. Теперь же мне оставалось лишь перевести дух и выбрать лыжи с креплениями из широкой авиационной резины.
Поскольку Тимоха посчитал свою миссию выполненной, отряд наш сократился до Хасана, егеря и меня в чине уже признанного официального помощника.
— Захарка вчера вечером пропал, — поведал мне по дороге Гаврила Степанович. — Когда ты с простреленным задом о какой-то нобелевской премии бредил.
— Вы и об этом знаете? — Задетый за живое, я все же удивился, хотя пора было перестать.
— У меня должность такая. С тех пор как участковый наш, Плахин, сгинул. Другого-то не назначили. К нам вообще больше никто не назначается. Я бы крепко на твоем месте, паря, подумал, прежде чем в Пустыри соваться.
— Вы бы, Гаврила Степанович, об этом своему племяннику в телеграмме добавили, — огрызнулся я сходу. — Хотя «Беломор» важнее, разумеется.
Само собой, — добродушно отозвался Обрубков.
Луч фонаря в его руке, освещавший лыжню, убежал вперед и возвратился, никого не обнаружив.
— Знаешь, как называется фанерный ящик, запечатанный сургучом и с надписанным адресом? — спросил егерь, прислушиваясь к лесной тишине. Вдали действительно как будто зазвучали голоса.
