Предстояло оценить около 400 упражнений по атлетизму вне льда и более 200 – на льду. Для этого хоккеистам надевали маски, специальные мешки за спину, чтобы при помощи газоанализатора увидеть, с какой интенсивностью «сгорает» кислород, сколько килокалорий затрачивается на выполнение того или иного упражнения. На тело спортсмена прикреплялись датчики, которые выводили данные работы сердца, состояния давления. Я, тренеры, медики команды по показаниям этого «кардиографа» отслеживали физическое состояние испытуемого при стандартной и повышенной нагрузке.
Нагрузки при тренировках придумывались нешуточные. Хоккеисты брали тяжелые металлические «клюшки», гоняли по настилу двадцатикилограммовую «шайбу», бегали вверх-вниз по скамьям пустующих трибун. Мне надо было определить оптимальность их дозировок, темпа, рассчитать время пауз, необходимых для восстановления сил.
Как относились к роли подопытных сами хоккеисты? В то время они безоговорочно считались с мнением Тарасова, и если он говорил «надо», это уже не подлежало обсуждению. Кроме того, виртуозы на льду Виктор Кузькин, Александр Рагулин, Юрий Моисеев, Олег Зайцев, Анатолий Фирсов, совсем молодые Владимир Петров, Валерий Харламов, Борис Михайлов стихийно понимали необходимость применения научных методик в подготовке хоккеистов. Может, и без особого удовольствия, но напяливали на себя маски и мешки, понимая, что это нужно для команды, для сборной, и сами живо интересовались результатами исследований.
Два года я день за днем работал с Анатолием Владимировичем Тарасовым и имею основания утверждать, что это был Человек-Победа, максималист в чистом виде. Он чувствовал свою силу, меру своего таланта и, если случался провал – а кто же застрахован от этого? – не мог признать закономерность своего поражения, не смирялся с тем, что появились люди сильнее и талантливее его. Он предпочитал уйти, но не оставаться вторым.
ЦСКА при Тарасове был великой командой. Почему? Часто можно услышать в ответ примерно следующее: да потому, что он имел право и возможность «собирать сливки», призывать в армейский клуб талантливых молодых ребят, появлявшихся в других коллективах. Это правда лишь отчасти, я знаю, поскольку за ЦСКА играло много своих воспитанников. С периферии, как правило, приходили сюда спортсмены без имени, раскрывались уже здесь. Вести подобную селекционную работу могли и другие клубы, к примеру, то же «Динамо».
Говорили, что у ЦСКА и база была побогаче, и была возможность привлекать к тренировочному процессу лучшие научные силы. Все это так. И все же, при всех перечисленных выше условиях, роль Тарасова была исключительной. На тренировки Анатолий Владимирович приезжал за сорок, минимум за тридцать минут до их начала. Однажды – неслыханное дело! – оставалось пятнадцать минут, а его нет. Помощники начинают подготовку к занятиям сами, я, как и положено, прикрепляю датчики к груди Голи Фирсова, настраиваю аппаратуру. За десять минут до начала тренировки появляется он! Губы сжаты, брови сдвинуты. Яростно осматривает всех, видно решая, к чему придраться, потом начинает срывать с Фирсова присоски и кричать в мой адрес: «Вы тут затерроризировали всех – цифры, графики! Наука должна живой работой заниматься, понятно? Чтобы отдачу видно было!» Добавляет при этом пару крепких словечек. После тренировки ребята еле до раздевалки доползли. У меня тоже настроение было хуже некуда: выходит, не нужен я Тарасову, зря все это затеял? За время, пока хоккеисты пластались на льду, он ни разу не посмотрел на меня, но сразу же по окончании занятий буркнул: «Зайдем ко мне». В кабинете Тарасов повеселел, даже попробовал изобразить на лице улыбку; «Ну, задержался, случилось такое. И что ты хотел, чтобы игроки об этом судачили, да? Нет, пусть лучше о тебе говорят!»
