Да пусть не каземат гёрусский, а самая что ни на есть недоступная твердыня в мире, и пусть войск вокруг — видимо-невидимо, пусть сойдутся все витязи мира, — и пальцем не посмеют тронуть Хаджар. Ни волоса с головы ее не упадет!
Истосковавшийся по милой подруге, Наби впадал в сладостные грезы. И Хаджар представала его взору во всей красе своей, и он веселел. "Вот она, Хаджар, краса моя, гроза моя, взглядом поведет — сердце вынет, душа в пятки, а что тут говорить о всяком враге-супостате, руки коротки, кишка тонка!
Нет, нет, и близко к сердцу подпускать нельзя! Хаджар — мой венец, честь и слава моя. Что хула? В ветреный день пыль к скале не пристанет… В метель ни пятнышка на чистом снегу не увидишь… Мы и живем — в метельные дни, ночуем и днюем, живем — воюем! Иначе чего бы ради нам в горах голодать-холодать? Ради чести и воли скитаемся, вдали от очагов родимых с властью сшибаемся! Чтобы власти досадить, самодуров осадить!" — Сверкали глаза у Гачага Наби, щурились зорко и остро, и он ощущал в себе седую мудрость аксакалов и силу неизбывную, и думы устремлялись все дальше и дальше. — "Не ради ли светлого дня во тьме кромешной воюем? С черной ночью воюем — ради света белого! И Хаджар с нами пошла — поглядеть хоть краешком глаза, какая она светлая доля? И как мы тучи черные разгоним, и солнце добудем? Не ради прихоти и славы, не ради песенной молвы мы в горы подались! И если надо — алой кровью отмоем черный мир, добела отмоем! Доживем до белого дня!" Гачаг Наби поднял руку с дула винтовки, о которую опирался, и смахнул пальцем жаркую слезу, набежавшую на глаза. Гачаг Мехти — его брат родной — давно уже посматривавший на него, удивился. Подошел:
— Наби, что с тобой? Непохоже на тебя?..
— Эх, Мехти… — вздохнул горестно старший брат. — Тошно, хуже некуда! Ты вот подумай, брат, сами на воле, а честь наша — за решеткой.
— Такая уж доля наша, гачагская — нынче воля, завтра — тюрьма. Сам не хуже моего знаешь.
— Знаю, Мехти. Коли мечтали бы кое-как век скоротать — иначе бы жили.
— Это уж верно. Только ни с одним жандармом не ужиться.
— Мне — с ними, или им — со мной?
— Как сказать… Может, и не стоило лезть на рожон…
— Никак, жалеешь?
— Да нет же… что моя кровь, что твоя. Моя — не краснее твоей…
— Я вот сейчас о Хаджар думал, — признался Наби. — Худо это — одна она там.
— Да, худо…
— У меня голова огнем горит, Мехти. — Наби взглянул брату в глаза. — Ты только подумай, что сейчас говорят наши враги!
