Вдруг он услышал рядом сладкий голосок Новрасты:
— О чем это вы разговаривали с моим отцом, ай, братец Меджид? Может, скажешь мне?..
Меджид сунул в рот мундштук, затянулся несколько раз, промямлил:
— Отец твой, он…
— Намазгулу-киши — мой отец, ты знаешь?
— Знаю, знаю…
— То-то!.. А знаешь, братец Меджид, как он уважает тебя?! О-о-о!.. Так уважает!..
— Знаю, еще бы… — покривил душой Меджид. — Твой отец уважительный человек, все это знают.
— Смотри, если с ним что будет — обижусь на тебя, братец Меджид. Хорошо?
Меджид ощутил на своей щеке теплое дыхание Новрасты, враз растаял:
— О чем ты толкуешь, сестрица?.. Да будут все наши дела жертвой твоих голубых глазок!
Из темноты, совсем близко, донесся голос запыхавшегося Тарыверди:
— Фу, кое-как объяснил им, втолковал… — говорил он на ходу. — Вот товарищ Меджид приказывает: ликвидируй неграмотность! Легко сказать… Попробуй ликвидируй!.. Какая грамотность может быть с этим бестолковым народом! Один бьет по гвоздю, другой — по подкове.
Новраста быстро отошла от Меджида к деревьям и растворилась в темноте ночи.
— Кто это был с вами, товарищ Меджид? — спросил подозрительно Тарыверди, вглядываясь во тьму, туда, куда только что ушла женщина.
— Никто, тебе показалось, — соврал инструктор.
— Странно, а я подумал… — Он не докончил, сказал про другое: — Да, собрание… Если оно состоится, будет очень хорошо.
— Почему же оно может не состояться? Что случилось, Тарыверди? Ну, говори, не тяни.
— У многих внезапно заболели желудки.
— Что, желудки?.. Какая ерунда! Тогда зови вашего фельдшера, пусть лечит, даст больным лекарство.
— Да разве фельдшер здесь поможет! Даже я не могу справиться с ними. Я знаю их болезни лучше фельдшера. Дядя Намазгулу говорит, что многие начнут задирать хвосты, бузить.
— Когда это он сказал?
— Только что. Я заглянул к нему. Он разостлал на веранде паласы, ковры. Говорит, надо действовать умно. Только, говорит, боюсь, вдруг что случится в моем доме — не хочу отвечать.
— А ты для чего здесь? Где комсомольцы?
— Двое поднялись на эйлаг, один ушел вниз, на равнину. Остается один Лятиф. Он говорить не может, робкий очень.
— Робким не место в комсомоле! — отрубил Меджид. — Робких надо гнать из комсомола!
— Я тоже так считаю, — согласился Тарызерди. — Но его все-таки приняли в комсомол.
Меджид начал не на шутку беспокоиться: "Это Эзгилли хуже той дыры Агачгаинлы. Если у меня и в этот раз здесь ничего не выйдет с колхозом — я опозорен перед районным активом. Деревня, как упрямая ослица, уперлась, стоит на одном месте, не хочет идти в колхоз. А виной всему тесть этого батрака, матерый волчище, кулак!.."
