— Ты готов спорить по всякому поводу, отец. Не вижу в этом смысла, сдержанно отвечал Годжа-оглу.
— А ты хотел бы заткнуть мне рот? — кипятился старик. — Хотел бы превратить меня в безъязыкий камень, который я обтесываю в моей пещере. Уж и спросить ничего нельзя, слова сказать нельзя!
— Спрашивать, говорить можно. А вот препятствовать, идти наперекор, противиться — это нехорошо. Очень нехорошо!
— Я не препятствую и не противлюсь.
— Противишься, очень даже противишься… Аллах свидетель — противишься, мешаешь. Мы себя колхозниками называем, а ты заладил свое: я середняк, я середняк!.. Но ведь колхоз и середняк- это разные вещи, разные понятия. Зачем отмежевываться, зачем противопоставлять себя коллективу?!
— Но ведь вы — колхозники. А разве я не середняк, скажи — разве не середняк?… Разве середняк — плохое слово?
Не видя конца этому спору, Годжа-оглу поворачивался и, качая головой, шел к двери, спешил в правление колхоза. "Этот упрямец, этот спорщик выведет из терпения кого угодно, — возмущался он в душе. — Что за характер?… Все берет под сомнение, ко всякому слову готов придираться. И ничего не поделаешь, отец ведь, родной человек, — куда от него убежишь?"
Но время шло, Годжа-киши привыкал и к новым словам, и к новым порядкам, тем паче что год от года колхозники жили все лучше и лучше. Когда же он услышал о гибели Сейфуллы Заманова, сказал сам себе: "Да, хорошо, что в свое время этим кулакам спуску не дали, прижали как следует. Мой сын и его единомышленники оказались дальновидными, умнее меня. Если бы они тогда не раздавили кулаков, кулаки бы сейчас не оставили сына в живых…"
Волы дружно тянули полозья с жерновом, люди с обеих сторон поддерживали его. Дорога шла лесом.
Отец и сын шагали молча, но каждый в душе продолжал разговор, имевший место два дня назад.
"Эх, отец, неудобный у тебя характер, — думал Годжа-оглу, косясь на угрюмое, сосредоточенное лицо старика. — Трудный, колючий характер, и он, можно сказать, работает у тебя без выходных дней: время, годы нисколько не изменили, не смягчили его. Наверное, он, этот характер, в какой-то степени способствовал тому, что меня, еще совсем мальчишку, потянуло из дому в чужие края, в далекий Баку… Когда-то далекий, а сейчас — близкий, родной город…"
Голос отца прервал его размышления.
— Эй, ребята, — сказал старик, — сейчас смотрите в оба, не то волы могут сорваться в пропасть! — Он вытянул руку, показал: — Вон за тем поворотом крутой обрыв, пропасть — дна не видно. Упаси аллах, камень выскользнет из-под копыта животного, полетит вол в пропасть и другого вола потащит за собой. Помню, я был совсем маленький, мой дед делал жернова в старой каменоломне, так в эту самую пропасть сорвались четыре вола, получше ваших.
