— Принадлежит-то советской власти, однако лучше, если каждый будет заниматься своим делом!
— Правильно говоришь, сынок. Не могу не согласиться с тобой. У каждого человека есть свое дело. А мое дело — как раз цветы. Ты, сынок, еще молод, у тебя еще молоко материнское на губах не обсохло… Говорят: соловей, не испытавший тягот холодной зимы, не может оценить всей прелести весны. Разве это плохо — заставить розы улыбаться?
— Заставляйте улыбаться свои розы, получше смотрите за своими больными! повысил голос юноша. — Посторонние не имеют права заходить во двор секретаря райкома. Может быть, здесь есть какой-нибудь секрет, который другие не должны знать, ясно вам?
Али-Иса насмешливо улыбнулся:
— Да ты, я вижу, Сары, превзошел самого Кесу. Можно сказать, ты дал ему хороший пинок под зад.
Старик заливисто рассмеялся, довольный своим остроумием. Сары вспыхнул, как порох, сверкнул глазами на старика:
— Но, но, полегче! Никакого Кесы я не знаю. Однако мне известно, кто дал мне в народе прозвище "Маленький Кеса". Я доберусь до этого человека, он узнает меня!
На веранду вышел Демиров, привлеченный голосами споривших.
— В чем дело, Сары? — спросил он. — Что вы здесь обсуждаете?
Юноша растерялся, поспешно сдернул с головы шапку, поздоровался:
— Доброе утро, товарищ райком!
Али-Иса почтительно поклонился, тоже поприветствовал секретаря. Тот сказал:
— Здравствуй, здравствуй, старик. Рад видеть тебя. Как поживаешь? Как здоровье?
— Спасибо, товарищ райком, — поблагодарил Али-Иса и опять поклонился. Желаю вам всегда быть здоровым и бодрым!
Сказав это, он победоносно взглянул на Сары. Тот даже позеленел от обиды.
— Ты прямо-таки воскресил этот садик, старик, — улыбнувшись, сказал Демиров. — Молодец!.
— Делаю, что могу, товарищ райком, — почтительно ответил Али-Иса. — Мои руки созданы для того, чтобы создавать, благоустраивать.
— Розы — просто прелесть! — похвалил секретарь. — Невозможно глаз отвести.
Лицо старика засветилось радостной улыбкой. Похвала секретаря вознесла его, можно сказать, на седьмое небо.
— Взгляните на мою седую голову, товарищ райком, — сказал он, снимая с головы старенькую папаху. — С годами я и сам уподобился белой розе. Что же касается вашего садика, теперь он и мне нравится. Ему не хватает лишь канарейки. Летом, товарищ секретарь, здесь должна жить желтая канарейка, а осенью — белая канарейка. Желтая канарейка возвещает о приходе лета, о поре, когда распускаются розы. Белая же канарейка возвещает о приходе осени — поре перелетных птиц.
