— Это всего лишь ручей, — возразила она.
Он снял башмаки, закатал штанины, вошел в воду и взял на руки своего младшего.
— Ты опять заболеешь, Джон.
Он навис над Джорджиной, и от гнева его мрачное лицо стало просто зловещим. Джорджине этот человек показался необыкновенно страшным. Не только ярость, которой он был охвачен, пугала ее — ее страшил глубоко запрятанный гнев в его черных глазах. «Если он когда-нибудь даёт волю своей ярости, это будет все равно как если бы открылись адские врата», — подумала Джорджина.
— Иди домой, малышка! И забирай с собой свою сестру. Просто чудо, что вы не утонули!
Джорджина была обижена в высшей степени. «Это я-то малышка?» Он разговаривал с ней, как будто она какой-то оборвыш, а не дочь герцога.
— Ты меня слышишь? Ступай домой!
Ей понадобилось призвать на помощь всю свою храбрость, чтобы ответить ему. Джорджина откинула назад волосы, вздернула подбородок и крикнула обидно:
— А ты, старикашка, ступай к черту!
Вид у него стал такой, словно он хотел ее ударить, но она с вызовом посмотрела на него. Он вынес сына из воды, но Джорджина заметила, что двое старших убежали. Она взяла Мэри за руку, и они отошли от воды. Потом надели ботинки прямо на мокрые чулки, и Мэри, подражая Джорджине, крикнула:
— Старикашка!
Джон Расселл принес своего промокшего насквозь сына в дом, который он снял на лето в Дорсете.
— Простите меня, папа, — сказал Джонни с раскаянием.
— Ничего страшного. А вот у вашей мамы будет приступ. Вы же знаете, она нездорова.
Он вспомнил резкие слова, которые сказал своей жене, когда она стала возражать против того, чтобы мальчики пошли в поля: «Элизабет, ради Бога, пусть мальчики будут мальчиками. Они целый год сидят в школе. У них летние каникулы. Ты слишком боишься, что с ними что-нибудь случится».
Джон вошел в дом, надеясь, что сумеет отнести младшего сына наверх прежде, чем Элизабет увидит его.
— Джонни промок?! — воскликнула жена. — У него будет воспаление легких! Говорила я тебе, что ему не следует выходить на улицу.
— Ничего с ним не случится, — успокоил ее Джон. — Пожалуйста, не волнуйся.
— Ты никогда меня не слушаешь. У меня были мрачные предчувствия, и я знала, что с Джонни случится что-то ужасное.
— Да-да, я все знаю о твоих мрачных мыслях, Элизабет. Я отнесу его наверх и переодену в сухую одежду.
Жена Джона Расселла страдала от острой меланхолии, которая усилилась после рождения третьего ребенка. Почти девять лет она пребывала в глубокой депрессии и в подавленном состоянии. Муж делал все, чтобы развеять ее уныние и тревогу, но ничто не могло изгнать из ее головы мрачные мысли.
