А дальше пошла проза жизни. В деревню ехать Толя просто побоялся — что поделаешь, горожанин есть горожанин. С трудом нашел работу в какой-то лаборатории младшим научным, с ещё большим трудом пристроил Ниночку. Лаборатория оказалась убогая, зарплата тоже. Даже в те времена 90 рублей в месяц обогатиться не позволяли, но пока их было всего двое (и зарплаты тоже две), молодые супруги держались стойко. Однако потом появился Костик, расходы возросли, а доходы убавились, потому что Ниночке платили в декрете голую ставку без премии и прогрессивки.
Но вот однажды, когда Толя шел домой с работы, на него набросился с воплями какой-то прохожий. Толя, спокойно общавшийся со львами и удавами, среди людей был робок, и от прохожего просто шарахнулся. Однако тот свою агрессивность ограничил радостными криками и хлопанием по плечам:
— Толик! Протри очки, ты что, меня не узнаешь?!
Оказался это Славка Дахно, коллега Ливанова по институту и джазу, веселый, мордатый и жутко модный.
— Тебя мне сам Бог послал! Слушай, выручай!
Толя тяжко вздохнул и полез в карман за последней трешкой.
— Да ты чего, чувак, чокнулся? Я ж тебе самому подработать дам! Короче: есть кл(вая лабаня, башляют от пуза, а наш пианист, как назло, в горы ушел.
(Он имел в виду, что есть хорошая временная работа для исполнителя популярной музыки, за которую щедро платят).
Две недели, пока постоянный пианист из Славкиной бражки бездумно предавался альпинизму, Толя отхалтурил с успехом и принес домой три свои месячные зарплаты. Ниночка была в восторге. Потом вернулся альпинист и пришлось со вздохом освободить чужое место. Однако через месяц Славка пришел к Толе домой и заявил:
— Меня ребята прислали. После тебя не хотят с Вовкой играть.
Вот так Толя стал лабухом. Днем он тянул лямку в своей лаборатории, по вечерам играл на танцах, на свадьбах, в забегаловках, в ресторанах — успех шел по нарастающей. Время от времени приходилось брать на работе пару-тройку дней за свой счет, чтобы поиграть на выезде. Завлаб сперва терпел (не совсем же он без совести, понимал, что человеку надо кормить семью), потом начал роптать, а потом поставил вопрос ребром: «или — или». И Толя выбрал «или».
А куда деваться? Кушать-то хочется.
Теперь, когда не надо было думать, что завтра к восьми утра на работу, он начал позволять себе бокал-другой шампанского за вечер, а иногда и засиживался с ребятами, когда вечер отыграли и пора бы уже по домам…
Дальше можно не продолжать. Стал Ливанов вести обычную для богемы жизнь, хотя изменения в его нравах и обычаях шли медленно, постепенно, годами. Успехи на новом поприще были у него ошеломительные, на их фоне деградация терялась, и Толя абсолютно ничего за собой не замечал, пока однажды Ниночка не пригрозила, что уйдет, если он не перестанет пить. Совестливый Толя схватился за голову, клятвенно обещал во мгновение ока переродиться, но хватило его ненадолго.
