— А ведь, правда, мужики, хиба ж вы не бачите? — вскричала из угла молодая Зозулиха, — его баба свои барские харчи жрала, пока Авдотья Селезнева — царство ей небесное — сваво ребетенка. Помните в тридцать третьем? А мой брательник повесился с жинкой от голодухи, а энти вона как жируют. Им трудодни не надобны. Он же чинить нам механику поставлен, а он палки в колеса…
Жихарев радостно воскликнул:
— Ну вот! Есть ведь здравые умы среди вас, так что ж вы.
Василий закусил ус, поймав его губами, обернулся на Зозулиху. Встретился глазами с Иваном Петровичем, пришедшим на собрание позднее других. Плахов внимательно следил за происходящим. Он долго смотрел на Сорина, желая, чтоб он понял всю его солидарность. Василий натянул картуз и, обматюкав Жихарева, выскочил из избы.
Взъерошенный, душа нараспашку, он ворвался в хату, напугал сына.
— Мать где?
— Да нет тебя и нет, она пошла встречь.
Вика, только что оторвавшаяся от уроков, вышла на громкий разговор, хотела помогать отцу стягивать сапоги, но он, запыхавшись, стал тараторить.
— Доча, собирай свои вещи. Все собирай. И братовы, и бабку собирай. Здеся пол чистый, можно не мыть, а в нашей мамка соберет. Теперча так, — он бросился к сундуку, — матери, коли разминемся, скажете, мол, уезжаем все мы. Насовсем.
— А мамка? — осоловелый Ваня уж было подумал на отца Бог весть что…
— Не дури, едем, говорю, дом запираем. Нагрянуть могут часов ужо через пять.
— Стряслось что? — тихо проговорила Вика, — Батя, куда?
— На поезд до Ростова. Там у брата остановимся. Потом подыщем работу. Я вот деньги возьму, — он достал из сундука ассигнации, завернутые в холстину, — надо кой кого умаслить в управе, открепление-то взять, ага. И Захаровну, Захаровну того…собирайте.
Он выскочил в темноту, вихрем промчался мимо окон.
Матрена Захаровна, не замеченная никем, стала поворачиваться на печи, нащупала позади себя желтой ссохшеюся рукой край, занесла левую ногу в шерстяном носке и опустила ее вниз, ища подставку. Она еще долго провозилась бы, а не то и рухнула бы наземь, если бы Ваня не подскочил, не подхватил на руки падающую легонькую старушку. Пришлось посадить ее на стол.
Матрена Захаровна за полгода после возвращения превратилась в скелет, обтянутый прозрачною кожицей, принимающей то положение, в какое ее разглаживали или собирали.
Она шатко слезла со стола, села, поддерживаемая внуками, на скамью, проскрипела:
— Собирайтесь. Мне душно здесь. Видать, спасаться нам надо, — с этими словами она впервые сама встала на ноги, и пошла на ощупь, держась за стенку, к выходу, — Я по нужде. Сама.
