– Ты его арестуешь?
Взгляд Рамона мог бы показаться снисходительным, если б не обычная насмешливая улыбка:
– Арестую? Да нет, мы его быстренько пристрелим без лишней волокиты.
По лицу Дионисио было видно, насколько он поражен. Рамон приобнял его за плечи, они прошли пару шагов.
– Вот что я тебе скажу, приятель. Если мы арестуем убийцу, найдутся люди, у которых денег хватит, чтобы подкупить хоть тысячу судей и полицейских и выпустить его по закону. Чтобы не превратиться в продажных тварей, мы таких просто убиваем.
Дионисио собрался возразить, но Рамон вдруг заговорил серьезно:
– Теперь официально таков наш неофициальный метод. Идет гражданская война, здесь другие правила. Если ореол мученика тебя не особо прельщает – не вмешивайся. Хочешь, открою секрет? Полиция и военный флот – единственные относительно неподкупные ведомства в стране. Отныне воюет не армия, а полиция. Мы теперь не только полицейские, еще и солдаты, так что не задавай мне лишней работы, не становись очередной бессмысленной жертвой. Хватай свою гитару, пару книжек и дуй отсюда.
– Нет, Рамон, – ответил Дионисио. – Я упрямый, и меня разозлили. Буду делать, что смогу. Пускай лишь письма в газету.
– Тогда заведи ружье, приятель, и не расставайся с ним.
Перед тем как уехать, Рамон опустил стекло со стороны пассажира и показал на грифов:
– Передай этой парочке, пусть дожидаются на свалке. Тебе, кстати, известно, что осталось от Эмпедокла, когда он прыгнул в вулкан?
Дионисио посмотрел, как Рамон крутит на гвозде отрубленную руку, и ответил:
– Сандалии.
Отъезжая, Рамон подмигнул:
– Будь здоров, Эмпедокл!
8. Как вертолет Заправилы превратился в морозильник
Испанцам, путешествующим по Южной Америке, порой затруднительно купить сливочное масло. Они спрашивают «мантекилью»[5] – в ответ непонимающий взгляд. Испанцы пускаются в объяснения – мол, это намазывают на хлеб, и хозяин лавки говорит: «Ах, так вам «мантека»[6] нужна», а испанец думает, ему предлагают топленое свиное сало, и отвечает: «Нет, не то». Беседа продолжается, все больше запутывается, пока хозяин не приносит масло и не говорит: «Вот мантека, у нас это намазывают на хлеб». Испанец недоверчиво разглядывает продукт: тускло-белый, на вид скорее топленый жир, но твердый, как сливочное масло. Весьма загадочно. Испанец покупает вещество, опасливо намазывает на хлеб и обнаруживает, что вкус совсем недурен – нечто среднее между топленым салом и маслом.
Испанец становится жертвой истории слова. В прежние времена молочный скот почти не разводили, и на хлеб мазался топленый жир. Затем постепенно появились стада, и люди начали торговать маслом. Но к тому времени уже произошло вот что: во-первых, слово «мантекилья» забылось и то, что мажут на хлеб, всегда называлось «мантека»; во-вторых, люди полюбили вкус топленого сала и масло готовили так, чтобы оно напоминало жир.
