Огонь опал, хворост прогорел, и бревнышко занялось ровным спокойным пламенем. Зимин чувствовал под щекой колючую ткань и не сразу сообразил, что это волосатый мешок из-под сахара: он лежал на боку, лицом у старика на коленях — как на подушке. Все еще тошнило, но дышать стало немного легче. Его бил озноб.
— Ну как? — спросил старик.
— Руки очень болят, — ответил Зимин. Зуб на зуб не попадал, но язык заворочался по-человечески.
— Тебе еще надо отогреть ноги, — старик похлопал его по плечу. — Но, признаться, я не вижу в этом смысла. Ты все равно не сможешь идти. Я думаю, ты не сможешь даже встать.
— И что мне теперь, сдохнуть здесь, что ли? — от боли Зимин всегда злился.
Старик рассмеялся. По-хорошему, не зло и даже не зловеще.
— Холодно, — сказал Зимин. Не старику — самому себе. — Надо хвороста подбросить.
От первого же движения в горле снова всколыхнулась тошнота, кровь стукнула в голову. До кучи с хворостом — верней, до того, что от нее осталось, — было не больше трех шагов, Зимин прополз их на четвереньках. Старик смотрел на него с удивлением.
Когда пламя поднялось повыше, потекло из носа, но теплей не стало — наоборот, от озноба сводило живот. Зимин с опаской подвинул ноги к огню — но не близко, только чтобы ощущать тепло.
— Сними носки, — посоветовал старик, и Зимин его послушал.
Минут через десять он лил слезы, матерился, кусал волосатый мешок из-под сахара и свой мушкетерский плащ, молотил кулаками по снегу и по коленкам старика — и ничего не помогало.
— Было бы хуже, если бы ты ничего не чувствовал, — «успокоил» его старик. — Значит, еще живые ноги…
Пальцы на ногах покрылись темными пузырями, а на правой средний палец совсем почернел. О том, чтобы встать на ноги, было страшно даже подумать. А уж впихнуть их — распухшие и сине-багровые — в ботинки…
— А пройдет всего несколько часов, и начнется гангрена, — добавил старик с улыбкой. — Сейчас это лечат, но в стационаре, а не в лесу у костра.
— Заткнись, — Зимин шарахнул его кулаком по коленке.
— Да я-то могу и помолчать, только кому от этого будет лучше?
— Вот и помолчи немного!
Боль отпустила не совсем, и Зимину даже казалось, что он просто немного привык к ней, а слабей она не стала. Он повернулся на спину, продолжая пользоваться коленями старика как подушкой, достал сигареты и сначала протянул пачку старику. Тот молча взял одну штуку.
На руках полопались пузыри, и дрожь от холода не проходила.
— Как думаешь, ботинки надевать? — спросил Зимин, затянувшись.
