Он любовался этими ногами, в меру округлыми бедрами — скорее узкими, но отнюдь не мальчишечьими. Тонкая ткань юбки все закручивалась спиралью то по часовой стрелке, то против нее, и не было у Кебы никакой возможности оторвать взгляд от восхитительной картины.
Эта спираль завораживала его, гипнотизировала. А девушка все качалась и качалась: вправо, влево, вправо, влево. И юбка летела за ее бедрами: по часовой, против часовой, по часовой, против часовой. И — практически обнаженное тело. Причем, лишь нижняя его часть. Верхняя, как и лицо девушки, оставалась в тени. А она все стояла на пороге, все ждала приглашения, и не догадывалась, глупая, что стоит перед преподавателем практически обнаженная.
В его памяти почему-то всплыл Ольгин рассказ про художника. Сам рассказ Гена пропустил тогда мимо ушей, только профессия героя запомнилась. Вот почему художник. Да, без художника тут никак. Эта картина заслуживает кисти и масла.
Молчаливое созерцание длилось лишь полминуты, но Кебе казалось, что он уже целую вечность заворожено следит за спиральным полетом юбки. Или на самом деле он любовался не крутящейся юбкой, а ногами? Но ведь перед его глазами за годы работы в 'педульке' прошло столько пар ног! Разве эти чем-то отличаются от остальных? Может, чуточку стройнее, а может, и нет.
Не в их красоте дело, не в ногах! Он просто подпал под убаюкивающее действие гипноза от созерцания равномерных колебаний. Это банальная физика.
Физика там, или нет, но Гена отчего-то почувствовал себя неуверенно. Неверно — так точнее. Он не чувствовал верности в теле, вроде оно сделалось ватным. А в животе как будто кипятком обожгло. С чего бы вдруг? Из-за банальной физики?
С неимоверным усилием вытащив себя из гипнотического провала, Кеба прервал игру в молчанку:
— Это у меня кто? Солнце слепит, не узнаю.
Как ни старался, а допустил промашку: голос дрогнул, сорвавшись на неожиданно высокую ноту, будто не мужик спросил — истеричная баба взвизгнула. Прокашлялся намеренно грубо, пряча неуверенность.
— Это у вас Казанцева, — пискнул силуэт.
— Казанцева? Заходи, будешь зачет отрабатывать, — на сей раз голос не подвел, прозвучал, как нужно: по-мужски, по-хозяйски.
Полуголое создание прошло в каморку, и Кеба смог, наконец, разглядеть лицо. Ничем не примечательное, но вполне симпатичное. Даже, пожалуй, яркое. Но и при яркости своей незапоминающееся. Не было в нем ничего особенного. Но и отталкивающего тоже не было. Если бы не губы, взгляду не за что было бы зацепиться.
