) – правилу, также высеченному на кухонных скрижалях: «Do maar gewoon, dan do eje gek genoeg».
**** Изразец. (Нидерландск.)
** На концерт жизни никто не получает программки. (Нидерландск.)
***Поступай обычно, это уже достаточно безумно само по себе. (Нидерландск.)
Конкретно это означало вот что: не имей мнений; не выделяйся; извиняйся с придурковато-вежливой улыбкой перед туристом-японцем за свое незнание японского; извиняйся с вежливо-придурковатой улыбкой перед беженцем-угандийцем за свое незнание языка ачоли; ни в коем случае не одалживай денег у частных лиц; ни в коем случае не одалживай денег частным лицам; не читай заумных книг (а лучше не читай книг вообще – ну разве что Библию); не позволяй какому-либо хобби превратиться в страсть; не задумывайся глубоко (а лучше – не задумывайся вообще); копи деньги; время для печенья с чаем – восемь часов вечера; в Испании – жаркий климат; в Румынии – бедное население;хорошая погода всегда лучше плохой; иметь много денег всегда лучше, чем иметь мало;вкусная еда всегда намного вкусней, чем невкусная – и т. п.
Андерс прислушался к внутреннему голосу, и услышал, что это голос жены. И он вновь убедился, что с какого-то неуловимого времени у него не стало внутреннего голоса, даже того, робкого, ущербного – изначально полузадушенного вышеозначенным краеугольным нидерландским правилом
«поступай обычно», которое практически осуществлялось через подчинение мамаше, директору гимназии, декану отделения в колледже, немецкому надсмотрщику на дрезденском заводе, вышестоящему боссу на страховой службе, приходскому священнику, Господу Богу – не стало даже того робкого, очень приличного полузадушенного голоса, а вместо него в сознание Андерса вселился отчетливый, постоянно звучащий голос жены (хотя она никогда ничего подобного в реальности не произносила).
Он убедился, что у него не осталось даже и своего зрения, его кто-то подменил зрением жены, но ужас заключался в том, что его душа, душа Андерса ван Риддердейка, оставалась прежней – он, Андерс ван Риддердейк, с макушки до пят, остался сыном этих обширных водных пространств, этих крошечных домиков (которые дураки-туристы считают «кукольными», «игрушечными», почти сувенирными, не понимая, что они таковы от бедности и тесноты, от скудости, от нехватки пространства – самого важного, что необходимо всему живому); все привычное, прежнее, свое стало ему, Андерсу ван Риддердейку, немилым, чужим – и вот он чахнет, он медленно умирает от этого несоответствия между своими же собственными свойствами: его душа словно безоговорочно отторгается телом.
